даже участвовал в некоторых благотворительных кампаниях, но после того, как сторона анти-жизни в скульптурах Ланже указала ему на гармонию двух крайностей, его мнение к несчастьям мира сего изменилось. Он понимал, что каждый человек сам в ответе за уровень своего счастья, за уровень своего вовлечения в жизнь и развитие мира, и пока человек не изменит отношение к себе, все эти гадости мира никуда не уйдут. Конечно, не всем так повезло, не у каждого в жизни появлялся такой человек как Райан Смит, и не каждому скульптуры Жана Ланже были способны донести свою бессмертную мудрость. Но в целом уровень счастья на этой планете зависел исключительно от каждого человека, увы, не все готовы быть счастливыми.

Он всегда знал, что чем больше делаешь и чем меньше свободного времени у тебя, тем больше ты успеваешь. Это касалось абсолютно всего, от того в его философии не было погрешностей, он уделял своё время не только безжалостной погоне за желанным рабочим местом и волшебному миру Райана, но и социальной жизни, так что был частым гостем на разных светских мероприятиях. Открытие элитного ресторана, фуршет в музее искусства, приезд фэшн иконы из Парижа, балетные премьеры, концерты под открытым небом, ужины у арт дилеров и меценатов, даже этого ему хватало сполна. Он чувствовал, что его тело было роботом, оно давало сбой только тогда, когда он сам начинал в это верить, а так оно функционировало и функционировало, потому что оно было запрограммировано на подобное существование. Он хотел успеть всё, к тому же эта сторона жизни ему помогала расслабиться и отвлечься от рабочих вопросов.

Но он чуял, что в подсознании он так себя вёл в последнее время, чтобы максимально избавить себя от искушения не поддаться чарам скульптуры, чтобы забросить свою человеческую жизнь, и поддаться соблазнам познать вечность здесь и сейчас. Он боялся, что вечность вырвет его из этой динамичной нормальности, от того он и пытался жить, жить и жить, познавая жизнь во всех её аспектах и оттенках. Он был переполнен жизнью, зная, что этого от него требует скульптура, это была плата за то, чтобы прикоснуться и слиться с её анти-жизнью, которая гармонизировала его до предела. Без своей активной реальной жизни он не мог заряжать с такой лёгкостью своё мраморное отражение. Это даже как бы не обсуждалось, он просто знал, что должен это делать, это была плата за взаимное сотрудничество, и его устраивала эта сделка и не вызывала никаких сомнений, он принимал это как одну из своих обязанностей.

Но вот в галерее с Райаном время шло совсем по-другому. Иногда он приходил чуть раньше, когда ещё последние посетители рассматривали выставленные там произведения искусства, и было так непривычно, что кто-то кроме них с Райаном разглядывает его скульптуру. Он чувствовал, что она не открывается им, никто из них не зацепил тонкие струны её души, чтобы она обнажила весь свой гармоничный опыт жизни и смерти. Его поражал её невозмутимый покой, хотя она была пропитана опытом крайностей, пик жизни и смерти смешались вместе, в конце концов, неважно, родился кто-то или умер, всё одинаково имело значение, всё одинаково было незначительно. Эго его красоты уже не имело значения, когда люди, разбирающиеся в искусстве хвалили прекрасное телосложение, манеры и лицо его скульптуры, он носил этот отпечаток красоты и в себе, но только рядом с этой скульптурой, он мог гармонизироваться и сбросить свою человеческую личину. И даже стоя воровато в полупустом зале, он как будто бы был чужим здесь, не открываясь до конца мрамору, потому что это был слишком интимный процесс, требующий полного погружения.

Наедине с Райаном было так легко, так изысканно, так правильно. Он не просто был собой, он из себя вытягивал всё самое лучшее и был этим улучшенным вариантом себя, слияние со скульптурой делало его совершенным не иллюзорно, а на самом деле. Его преображение было завершённым и плавным, и ему казалось, что он взирает на мир из обители богов, прямо не касаясь дел этого мира, но всевидящий, всезнающий, и при этом безразличный к этим мелочам. И только тот, кто созрел принять его благословение или проклятье (которое тоже работало в итоге как благословение, опыт нужен всякий), он давал возможности раскрыть свой потенциал. Его ничто не раздражало, ничто не отвлекало, ничто не пугало, ничто не тревожило, и что удивительно, при этом он с Райаном мог беседовать на совершенно приземлённые темы, он как бы оставался в человеческом теле, но разумом был уже выше уровнем. Райан в окружении двух Джулианов расцветал сам, глаза его горели творческим огнём, он бурлил энергией и знаниями, он был охвачен страстью покорить вечность, и это была наивысшая цель всего его существования. Это была и цель Джулиана, вместе они ступили на этот путь, и вместе они переживут катарсис. Что будет дальше, не имело значения, они преобразятся, даже если потеряют человеческие тела.

Когда Джулиан оказывался после стольких часов в выставочном зале под холодным дождём ветреного Нью-Йорка, мысли об осуществлении их с Райном мечты уже слегка приземлялись. Он не готов был лишиться тела ради высшей цели, он знал, что есть другой метод, как преобразиться, и отказывался верить в то, что последняя жертва будет воистину последней. Заряженный своей земной и материальной жизнью, он выходил оттуда совсем другим, более собранным, более спокойным, он был заряжен на какое-то время на жизнь вне суеты, вне спешки, но потом природа брала своё. Он снова становился сгустком нескончаемой энергии, потому что знал, что ему надо успевать жить, его жизнь нужна его мраморному идеалу, который вёл его судьбу в вечность. И как бы Райана не раздражала его сумбурная и бешеная энергетика в этой жизни, они оба понимали, насколько она является ключевой в том, чтобы гармония между ним и мраморным Джулианом была стопроцентной. Он был таким всегда, но только сейчас он осознал, почему он был рождён с переизбытком энергии и наполеоновскими амбициями, чтобы однажды позировать своему мраморному идеалу для обретения смысла жизни.

Но всё уже шло к тому, что он получит долгожданное повышение, он работал блестяще, и не только быстро и качественно, но ещё демонстрировал нестандартные решения проблем. Тем самым он доказал, что свежая кровь иногда необходима в самых верхушках фирмы, чтобы смягчить закостенелость и консерватизм правления. Конечно, ему не делали поблажек, испытание воистину было сложным, но его оптимизм и вера в себя заставляли многих им восхищаться. Но генеральный директор его не