— Мама!

Софа прибежала с букетом гисбискусов в руке, темно-розовые лепестки сыплются на одеяло, застревают, расплющенные, между Лианой и ее дочерью. Чудесный гербарий, который они всю жизнь будут хранить.

— Ее нашли на потоке застывшей лавы, — объясняет Ларош без лишних подробностей. — Ударилась о дерево и потеряла сознание, никаких серьезных повреждений нет. Мы бы и раньше пришли, но малышка непременно хотела собрать букет перед тем, как вас увидеть.

Лиана истерически смеется.

Софе, хотя мать так крепко ее стиснула, что она едва дышит, все же удается выговорить несколько слов:

— Мама, это для феи с зонтиком. Это она нас спасла.

Марсьяль треплет ее по выбившимся из-под повязки коротким прядям.

— Ты правильно сделала, солнышко, обещания надо выполнять.

Щелкают фотоаппараты. Айя отходит в сторонку, уступая место Ларошу. Через несколько часов фотографиями заполнятся социальные сети, они появятся в десятках блогов рядом с изображениями других местных чудес: циклонами, потоками лавы, спасениями в море и цветистыми благодарностями святым покровителям острова: священникам, пожарным, полицейским…

Ей этого мало.

Она направляется к водопаду. Ей внезапно пришло в голову, что она уже много лет не останавливалась здесь, в этом райском уголке, а Жад и Лолу и вообще сюда не приводила; что ее маленькие непоседы толком не знают острова; что они с Томом перестали устраивать пикники, купаться, оставлять машину у обочины и… вообще всё перестали, они ничего не успевают… Что время летит так быстро.

Что больше всего на свете ей хочется прямо сейчас их увидеть, прижать к себе и долго-долго не отпускать, а потом закинуть их к маме в Флеримон и сбежать с Томом, и любить его три дня и три ночи без передышки.

17 ч. 33 мин.

Морские течения вынесли Грациеллу к мысу на юге острова, между Сен-Филиппом и Сен-Жозефом. Встав обеими ногами на камни, перемешанные с травой и песком, она устало бросила на берег оба промокших тяжеленных спасательных жилета.

И, совершенно обессилевшая, рухнула на крохотный пляж у подножия базальтовых скал.

Она может позволить себе отдохнуть всего несколько секунд. Ей нельзя здесь застревать. Если Бельон и его потаскушка смогли выплыть, за ней будет охотиться вся полиция острова.

Грациелла поднимает глаза к небу, и ей кажется, что она снова видит эту тучу дельтапланов, кружащих над связанными телами, словно фаэтоны над выброшенной из лодки дохлой рыбиной.

Все, пора идти. Рисковать нельзя.

Откуда-то сверху, со скалы, катятся камни. Она чертыхается — про этих-то совсем позабыла, опять эти проклятые негритосы со своими мангалами. Этот мыс, бухту Каскадов, ущелье Белькомб — они все заполонили, нигде от них не скроешься. Ей не терпится вернуться на Маврикий. Как она могла столько лет прожить на этом острове недоумков, провонявшем карри и жареной говядиной?

Снова начинают сыпаться камни, на этот раз дольше, а потом неизвестно откуда, перекрывая грохот этого микрообвала, слышится голос.

— У меня на острове немало друзей-серфингистов. Сначала я вместе с девчонками изумлялся и восхищался тем, как они рискуют. А потом они мне объяснили, что, изучив хоть сколько-нибудь морские течения, довольно легко, зная, откуда плывет предмет, точно предсказать, в каком месте его прибьет к берегу…

Кристос подошел к самому краю скалы, теперь он возвышается над пляжем и Грациеллой метров на пять. В руке у него пистолет, и он целится в Грациеллу.

— У меня было преимущество перед всеми остальными полицейскими, я их опередил.

Грациелла, побледнев, вытягивает шею: глядя против света, она различает лишь огромный силуэт на скале, но она узнала голос полицейского из Сен-Жиля. До чего он додумался? Она осознает, что уже ничто не связывает ее с малабаром, который убил Родена, зорейку с голубыми волосами и негритоску: не осталось ни бейсболки, ни курты, ни толщинок, ни желтоватого тонального крема на лице — его давно смыла океанская вода.

— Бельон заманил меня в бухту Каскадов. Он сказал, что…

Внезапно раздается выстрел, пуля, оцарапав ухо Грациеллы, врезается в камень чуть дальше.

Грациелла вздрагивает.

— Да вы с ума со…

Кристос не дает ей договорить.

— Не трудитесь перечислять мне алиби, мадам Доре. Я думаю, произошло, как бы это сказать, недоразумение. Мне кажется, вы путаете меня с другим человеком, с полицейским из Сен-Жиля. Вы его помните? Того самого, которого вы недавно сочли полным идиотом. Да, я на него похож, это верно, но — и тут я ничего нового вам не открою — не надо судить по внешности…

Не выпуская из рук пистолета, Кристос садится, с непринужденным видом устраивается на самом краю нависающей над маленьким пляжем скалы.

Грациелла пятится. Ей не уйти.

Серая отвесная скала похожа на тюремную стену, и этот полицейский торчит на сторожевой вышке.

— Но я вам не представился, я — муж Имельды Каджее. Помните — Линь Паради, негритянка, которую вы бросили на свалке, перед тем всадив нож ей в сердце.

— Вы с ума сошли, вы…

Грациелла решительно направляется к огибающей скалу узкой тропинке.

Новый выстрел, в нескольких метрах от ее ноги, — приказ не двигаться с места.

— Если бы вы нарвались на полицейского, мадам Доре, он передал бы вас в руки правосудия, чтобы обеспечить справедливое решение. А вот обычный человек, только что потерявший любимую женщину…

Он целится ей прямо в лоб. Окаменевшая от ужаса Грациелла не может пошевелиться. Взгляд у Кристоса совершенно пустой, в нем нет ничего — ни страха, ни ненависти, ни решимости. Она понимает, что никак не сможет на него повлиять, ни хитрость, ни шантаж не подействуют.

Ему все безразлично. Не на что выменивать. Он все потерял.

Он выстрелит.

— Я сделаю вам одолжение, мадам Доре. Вообще-то, я думаю, Имельде не понравилось бы, что я вас так застрелил. Она была невероятно умна, но, как и все на этом острове, слепо верила в приметы, молитвы, пожертвования, почитание умерших, всякое такое, понимаете, о чем я? Вы знаете молитвы кафров, мадам Доре?

Грациелла молчит и только едва заметно качает головой. Не отводя от нее взгляда, Кристос кладет пистолет рядом с собой и вытаскивает из кармана пакетик с коноплей. Прежде чем снова заговорить, не спеша делает самокрутку и закуривает.

— Нет? Вам никогда ни о чем не надо было просить кафрских богов? Тогда я сам попытаюсь прочитать молитву за вас. На память. Я вам ничего не обещаю, но я почти каждый вечер слушал, как дети, Дориан, Жоли и Амик, повторяют ее, перед тем как лечь в постель. Эти трое малышей — дети Имельды Каджее. Можете поблагодарить этих маленьких кафров за короткую отсрочку, которую я вам даю, мадам Доре. Чтобы вы понимали, о чем речь, это заканчивается примерно так: «Mé tiranou dann malizé» — «Но избави нас от лукавого», если вам требуется перевод.