Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь уже улыбались и Клегг, и Тейлор.
– Смотрите! – сказал Мэтлок. – Способ убийства – не единственная тревожная особенность. На мой взгляд, ни Джералдин, ни Макрунам не требовалось убивать себя. Джералдин была суровейшей теткой из всех, какие появлялись в “Стриктли”, а Макруны – приверженные христиане. Более того, они тоже, как выяснилось, довольно крепкие ребята. Период самых жутких оскорблений пережили. Выдержали. Выстояли в бурю. Даже дело у них пошло опять, поскольку стало известно, что среди любителей пеших маршрутов по холмам есть много “заново рожденных” евангелистов, желающих поддержать гомофобный пансион. Чего вдруг теперь-то с собой кончать?
– Продолжайте, шеф. А я чаю заварю, – сказала Клегг. – Это лучше “Знаменитой пятерки”[136]. – С этими словами она отправилась на кухню ставить чайник и разживаться печеньем.
– Хорошо. Итак, допустим, что эти самоубийства были убийствами.
– Вы – допускайте, – сказал Тейлор. – А я не буду.
– Чисто теоретически, Бэрри, мы все это допустим. Допускаю я и то, что из-за идентичности модуса операнди можно связать случаи Джералдин и Макрунов друг с другом. Далее я предполагаю, что связь между Джералдин и Сэмми объединяет три самоубийства/убийства с нашими тремя другими убийствами. А это означает, что Латифа, Сэмми, Крессида, Джералдин и Макруны убиты одним и тем же человеком или людьми.
Тейлор больше не смог терпеть.
– Ой, да ну шеф! – чуть не заорал он. – Ну почему? Да ебте! Я знаю, что вы гениальный легаш, и я вас обожаю, шеф, вот честно, и все же это попросту от отчаяния. Наверное, я все же могу следовать за вашей логикой, но говорите вы все это лишь потому, что у вас больше ничего нет. Нам нужен прорыв, потому что, господь свидетель, у нас никакого прорыва не случилось, и вы его выискиваете там, где его нет. Ну правда. Какой тут общий мотив? Что может быть у одного и того же убийцы против этой совершенно смешанной толпы чудиков?
Клегг раздала чай.
Мэтлок макнул печенье в чашку. Уставился на имена и стрелочки, нарисованные на доске. Думал. Думал крепко. Он не сомневался, что напал на что-то, но, ей-ей, не мог даже начать понимать, на что именно.
– Возможно, мне есть что ответить, Бэрри, – проговорил он.
– На что ответить? – отозвался Тейлор. – Я не знаю даже, в чем вопрос.
– С чего вообще кому-то увязывать этих шестерых, – сказал Мэтлок.
– А есть со сливочным кремом, Сэлли? – спросил Тейлор.
– Нет, только цельнозерновые, – подчеркнуто терпеливо отозвалась Клегг. – Приноси свои, не стесняйся.
– Я приношу печенье! – возмутился Тейлор.
– Один раз, Бэрри, один раз! Года три назад – и с тех пор ссылаешься на ту пачку овсяных с шоколадом.
– Вы мне ломаете логическую цепочку, оба! – сердито оборвал их Мэтлок. – Заткнитесь уже про печенье и слушайте.
Клегг с Тейлором, старательно не смеясь, принялись за чай.
– Отвечая на твой вопрос, Бэрри: не думаю, что у нашего гипотетического убийцы было хоть к одной из жертв что-то личное. Думаю, возможно, они погибли из-за того, что собою воплощали.
– Воплощали?
– Из-за своего самоопределения. Или из-за своей связи с чьими-то самоопределениями.
– Не улавливаю, – молвил Тейлор.
– Я – с трудом, – проговорила Клегг, – но с большим.
– Сэмми была транс-женщиной – это самоопределение почти всегда в верху списков самых неблагополучных групп населения, а это значит, что недавно им вдруг досталось, вероятно, больше всего преимуществ в войнах самоопределений.
– Войнах самоопределений, шеф?
– Во всей этой заварухе с самоопределением людей по расе, гендеру и полу. Об общественных классах – да и о национальности – уже никто не заикается, верно? Все очень точно говорят о том, кто они такие. На дворе эпоха индивидуального.
– Шеф? Вы вообще к чему-нибудь клоните? – спросил Тейлор. – Потому что я целиком и полностью запутался.
Молчание Клегг намекало, что и она тоже.
Мэтлок понимал, что увяз в словах. Попытался сосредоточиться.
– Я вот к чему: Латифа, как и Сэмми, – представитель очень сильного самоопределения. Джералдин – та не так ярко. Белая обеспеченная цис-женщина. В этом у нее очков маловато. Однако пойдя поперек транс-политики, она внезапно обрела самоопределение, которое меняет жизнь.
– Блядской ТЭРФ, – изрекла Клегг.
– Именно. Сорок лет прожив радикальной феминисткой, она в одночасье превратилась в блядскую ТЭРФ, а это сделало ее эпицентром целой вселенной самоопределенческого негодования. Ее противостояние новой политике транс-самоопределения целиком определило саму Джералдин. Затмило все прочие ее заслуги. Стало тем, что она есть на самом деле.
– Шеф, – запротестовал Тейлор, – мы тут легавые или, блядь, социологи? По-моему, вы слишком начитались “Гардиан”.
– Дай мне договорить, Бэрри. Возьмем теперь Крессиду Бейнз. Как и Джералдин, она сама по себе в смысле самоопределения ничем особенным не была, просто еще одна белая цис-женщина из среднего класса…
– Божечки! – простонал Тейлор. – Мы сейчас о чем вообще?
Мэтлок гнул свое:
– Но она стала публичным лицом движения, занятого пересмотром всей нашей истории с позиций феминизма. Крессида определяла себя через свое противостояние патриархату. Она публично демонизировала белых мужчин-гетеросексуалов, хоть живых, хоть мертвых.
– Иисусе Христе, шеф! – вновь возопил Тейлор. – При всем моем уважении, вы вообще слышите, что говорите? Думаете, что один и тот же мужик убил Сэмми Хилл и Крессиду Бейнз, потому что они обе рассуждали о всякой современной херне, о которой рассуждают все подряд без продыху! И на которую, добавил бы я, насколько мне известно, срать и мазать на самом-то деле примерно всем, кроме горстки чокнутых обсосов в Твиттере.
– Да, – отозвался Мэтлок. – Именно это я и предполагаю. Взглянем на Макрунов. Они стали символом классического культурного разлома самоопределений. Старомодные консервативные нравственные ценности против нового принятия к геям. Макруны родились в мире, где белые христианские семейные пары – абсолютно могущественная вершина дерева, а гомосексуальность – вне закона, а умерли Макруны в мире, где они – парии, чуть ли не общенародно проклятые за то, что они белая христианская семейная пара, отвергающая гомосексуальность!
– И что, шеф? – не успокаивался Тейлор. – При чем тут это все? Применительно к нашему расследованию особенно. Чего, по-вашему, этот гипотетический один убийца пытается добиться? Если хочет, чтобы все перестали гнать эту самоопределенческую пургу – кто они да что они, и почему они все из себя особенные, выжившие и, блядь, герои, – ему придется убить примерно всех в стране, потому что никто ни о чем другом не разговаривает. С чего ему выбирать именно этих? Можно ж кого угодно? В чем смысл?