А завершено было закрепощение крестьян – да, к 1597 г.; при этом по грамотам времен Федора Иоанновича прикрепление крестьян к земле носило «временный» характер[907]; но ведь и, скажем, советская система прописки более 40 лет (1932–1974) считалась «временной» и лишь потом стала постоянной. Начал же процесс закрепощения крестьян – Иван Грозный указом 1581 года!

При этом, как мы видели выше, и торговля сельскохозяйственной продукцией упала в разы, а то и на порядки; надо думать, в городских отраслях экономики (ремесло и первые зачатки промышленности), где, как уже говорилось, было резко ослаблено мелкотоварное производство, составлявшее основу тогдашней экономики, ситуация была еще хуже…

Но самая серьезная перемена произошла в политической системе страны. Теперь – и на долгие века – переплелись в России европейский монарший абсолютизм с азиатским деспотизмом.

Здесь необходима расшифровка этих понятий. Европейский абсолютизм представлял собой неограниченную политически власть монарха, однако при этом частная собственность оставалась неотчуждаемой, «в распоряжении своим имуществом подданные так же суверенны, как государи в распоряжении страной», поэтому, например, обложение налогами подданных без их согласия приравнивается к грабежу (Жан Боден).

Далее, в абсолютных монархиях имела место наследственная аристократия и другие привилегированные сословия, и даже самые абсолютные из абсолютных монархов эти привилегии нарушать не решались[908]. И из аристократии постепенно вырастала демократия: борясь с абсолютизмом монархов, первая, сама того не желая, расчищала дорогу второй.

В деспотиях же восточного типа, как мы уже видели, ничего этого не было – ни аристократии, ни других привилегированных сословий, ни экономических ограничений власти (право подданных на собственность в условиях господства «власти-собственности» не соблюдалось), ни финансовых (для европейских стран характерно такое понятие, как «дефицит бюджета», в азиатских деспотиях никакого дефицита не бывает – просто потому, что восточное государство берет с подданных налогов не «сколько положено», а сколько ему, государству, надо».

Так вот, по мнению А. Л. Янова, российское царское самодержавие начиная с Ивана Грозного представляло собой нечто среднее между этими двумя понятиями, сближаясь то с европейским абсолютизмом (например, при Екатерине II), то с азиатским деспотизмом (первый раз – при самом Иване Грозном), но не становясь ни тем ни другим[909].

При этом есть основания думать, что как раз то, что в России после Ивана Грозного возобладали такие тенденции, и могло соблазнить Габсбургов. Невзирая на внутренние трудности, будет такая страна драть с подданных «сколько надо» на нужные Габсбургам войны в Европе и Азии. Как там Джувейни характеризовал «очингисханенных» степняков: на войне нападают как дикие звери, а в мирное время подобны овцам, с которых можно стричь столько шерсти, сколько потребуется. А поскольку принципа «с кем поведешься, от того и наберешься» никто не отменял, то и империя Габсбургов могла многого «набраться» у «очингисханенной» Грозным Московии. А иначе быть не могло, так как речь шла не просто об унии, но об использовании русского (и ордынского) «пушечного мяса» на территории Западной Европы. Повторим еще раз: призрак новой «державы Аттилы от Рейна и до Сибири» (плюс Испания…) встал над Европой.

Вот только соотношение… Аттила претендовал в том числе и на владычество над самим Римом, он прямо писал римскому императору в 450 г., что считает себя его повелителем[910]. Претензии Батыя – уже скромнее, он прошел с войском в 1241 г. только Восточную Европу от Польши до Балкан (примерно те же страны, которые в 1945–1989 гг. находились в сфере влияния СССР). Иван же Грозный проделал куда более быструю эволюцию от «Аттилы» до самого себя. В начале «опричного поворота» он, как мы помним, мечтал ни много ни мало о «Новом Риме» и о верховенстве над Европой, начать же предполагал с Германии. А вот уже в 1572 г. Он всего лишь хочет поделить с «римским цесарем» Польшу. Еще через два года он уже готов «в крайнем случае» видеть Эрнеста и королем Польским, и великим князем Литовским. Наконец еще без малого десять лет спустя он уже зовет Габсбурга на «ордынский» престол. Что же, времена, когда кочевники превосходили оседлых как воины, уходили в прошлое…

Амбициям это, впрочем, не мешает. К концу 1570-х гг. царь уже и римского «цесаря» братом не считает (хотя, возможно, тут сыграла свою роль неудача переговоров о союзе), так как тот – государь выборный и «на своем царстве урядник»[911]. Мелких германских государей он вообще третирует как родных бояр – все рабы и рабы, никого, кроме рабов[912]. И от шведского короля требует (еще с 1550-х гг.) вести переговоры не с ним, с царем, а с наместником Новгорода. Как Аттила… Тот при личной аудиенции заявил римским и византийским послам (в 448 г.), что «полководцы царя (византийского императора. —Д. В.) – его (Аттилы. – Д. В.) рабы, а его полководцы равны царствующим над римлянами»[913]. Текст великоханского послания к римскому и византийскому императорам 450 г. в комментариях тоже не нуждается: «Аттила, мой и твой повелитель, приказывает тебе приготовить дворец к его прибытию»[914].

Иван Грозный отказывался (до первых поражений 1579 г.) называть Стефана Батория «братом», сидя спрашивал польских послов о королевском здоровье, а также публично заявлял, что его бояре Трубецкой и Мстиславский – ровня польскому королю. Помимо всего прочего, обратим внимание, Иван Грозный снова пенял Баторию на то, что его подданные «верят в иконоборческие ереси люторские». Примерно в таком же духе, как мы помним, десятилетием-двумя ранее царь разговаривал и со шведским королем[915]. А при первой встрече с Антонио Поссесвино царь принял иезуита в «тиаре намного роскошнее папской».

Такое поведение царя, впрочем, не помешало (после первых же серьезных неудач!) обращаться с униженными просьбами о мире к Стефану Баторию и безропотно выслушивать его письма. Вернее, чванство и унижение чередовались по мере того, чья брала. Так, в мае 1581 г., надеясь, как уже сказано, на миссию Поссевино, в ответ на требование Батория о контрибуции Грозный ответил, что требовать возмещения убытков – «басурманский обычай»[916]; судя по ответу Батория, царь попрекнул его и вассальными отношениями с турецким султаном в качестве трансильванского князя.