было — как это сказать? — конструктивного понимания нашей новой действительности. Он попросил помочь составить ему «круг чтения». И я порекомендовал в этот «круг» трилогию Константина Симонова.

Дитер Нолль продолжает рассказ о юноше, которому романы Симонова открыли глаза на многое. А Серпилин и Синцов стали для него, по его же определению, «людьми, которыми хочется быть».

— Он сейчас в армии, — говорит писатель, — и книги Симонова помогли ему найти цель в жизни...

Через день на Александерплац я встретил... Но прежде о том, что происходило в пятницу, 31 августа, на этой большой берлинской площади.

В тот день Александерплац выглядела необычно. За прилавками нарядных киосков, увенчанных гербами немецких городов, стояли редакторы и сотрудники редакций более ста газет Берлина и всех других крупных городов ГДР, руководители издательств, радио и телевидения. Что только не продавалось здесь! Дивные саксонские гравюры из Дрездена и нежные гладиолусы из сельскохозяйственного кооператива Гентин; сверкающие внутренним огнем куски горных пород, добытые в Тюрингии, и фиолетовые упругие кочаны капусты с огородов Ребеля; всевозможные календари, альбомы, изготовленные в Лейпциге, и открытки с видами Веймара — этого старинного очага классической немецкой культуры; детские игрушки и сдобные крендели; плюшевые мишки — эмблема Олимпиады‑80 — и книги, книги, книги... По площади шмыгали мальчишки, потея в теплых, не по сезону, традиционных костюмах берлинских газетчиков, с пухлой сумкой через плечо, в фуражке с блестящим черным козырьком и, выкрикивая, предлагали публике факсимильные экземпляры первого номера «Берлинер цайтунг» от 21 мая 1945 года.

Это был десятый ежегодный праздник журналистов ГДР — День международной солидарности.

Многое из того, что было на стойках киосков, выработали сверх плана рабочие предприятий и безвозмездно передали в фонд солидарности. Зарубежные корреспонденты «Нойес Дойчланд» прислали чешское стекло, кубки с берегов Ла-Платы, палестинские головные уборы... А берлинцы (их побывало на площади более 150 тысяч) за ценой не стояли и нередко платили за покупки в двух- а то и в трехкратном размере.

...Блистая остроумием, журналист Ганс Узлар зазывал людей на аукцион сувениров и сам же собирал деньги в большую пивную кружку. Художник Герхард Вонтра со скоростью урагана рисовал портреты с натуры. Гельмут Шельхарт, дублировавший на немецком языке Берта Ланкастера в киноэпопее «Великая Отечественная», продавал снимки кадров из этого фильма.

Одним словом, фантазия бурлила, кипела у организаторов праздника, по внешнему облику, пестроте и многолюдности напоминавшего былые городские ярмарки, а по содержанию отражавшего новые человеческие отношения, интернационализм, истинную гуманность. В прошлом году, как мне сказали, вся выручка этого дня была послана во Вьетнам, в нынешнем — пойдет на помощь никарагуанцам.

Весь день играла музыка, с речами выступали журналисты и писатели, пели популярные артисты... Здесь-то я и встретил Дитера Нолля. Он стоял за прилавком киоска «Нойес Дойчланд» и продавал свой новый роман «Киппенберг», который давно уже исчез из магазинов. Выстроилась длинная очередь, и каждый, отходя от киоска, разглядывал автограф известного писателя. Наконец Нолль как-то виновато улыбнулся и сказал:

— Все. Больше книг нет.

Был он в светлой куртке, таких же брюках, в модных, немного грубоватых туфлях и с неизменной трубкой. Выглядел Нолль весьма моложаво, и я сказал ему об этом.

— Еще бы, — ответил он, — я продал сейчас сто «Киппенбергов», и большинство покупателей были девушки.

— А когда вы будете продавать свой следующий роман? Неужели... — я не закончил фразу.

Дитер Нолль рассмеялся:

— Понимаю, понимаю. Нет, следующую книгу я напишу гораздо быстрее. Долгая работа над «Киппенбергом» даст мне теперь большой выигрыш во времени. Труд ведь всегда окупается сторицей. Новый роман я напишу за пять лет. Значит, через пять лет снова помолодею, потому что надеюсь, вот так, как сегодня, буду продавать его красивым девушкам на Александерплац.

ПРОСТОТА ДУХА

Это был его второй приезд в Армению. Впервые он побывал здесь в 1935 году. Тогда познакомился и подружился с Егише Чаренцем. И Чаренц сказал ему: «Ты пишешь по-английски, и все-таки ты армянский писатель». Спустя год в Нью-Йорке вышла книга Уильяма Сарояна «Вдох и выдох» с авторским посвящением: «Английскому языку, американской земле и армянскому духу».

И вот он снова в Армении. Для него это не экзотическая страна, а родной край, земля его предков, где он слышит язык, на котором мать учила его молитве в калифорнийском городе Фресно — туда привела ее горькая доля таких, как и она, скитальцев из западно-армянского города Битлиса.

Чаренца уже не было... Был его друг — поэт Гурген Маари, ставший другом и Сарояна. Подружился он и с прозаиком Рачием Кочаром — умным собеседником, владевшим различными армянскими диалектами, в том числе битлисским, и с драматургом Ашотом Папаяном, чьи родители, как и у Сарояна, родом из Битлиса. Да мало ли с кем свели его насыщенные встречами яркие осенние ереванские дни 1960 года?

Непосредственный, импульсивный, быстрый в движениях, он тогда, в свои 52 года, казался непоседой. На представлении своей пьесы «В горах мое сердце» трижды вставал с места и, нагнувшись, быстро пересаживался в другой ряд. Невольно думалось: как же он подолгу сидит за письменным столом?

А за стол Сароян садится ежедневно. Даже когда находится в путешествиях. Вот и в те дни он каждое утро отстукивал на машинке, которую повсюду возит с собой, три-четыре странички, а то и больше — и только после этого выходил из гостиничного номера. Иначе как бы он мог создать свыше тысячи рассказов, больше двадцати романов и пьес, написать множество сценариев, очерков, эссе, как?

———

Сестра Кочара пригласила Сарояна к себе в село Джанфида — недалеко от Еревана.

Приехали к обеду. У дома собрались сельчане поглядеть на знаменитого писателя. Сароян вышел из машины и стал радушно здороваться со всеми: «Здравствуй, брат, здравствуй, сестра».

К дому прилегал виноградник. Из-под зеленых листьев выглядывали спелые желтые гроздья. Сароян быстро оказался среди лоз. Сорвал гроздь, попробовал:

— Такой в Калифорнии не родится.

— Кушайте, кушайте, — послышались голоса.

Он нарвал целую охапку и вышел из виноградника.

— Берите, кушайте, — предлагал собравшимся.

Никто, конечно, не брал. Обеими ладонями прижимая к груди гроздья, он стал подниматься по лестнице, вдоль которой стояли хозяева дома — взрослые и дети.

— Берите, кушайте, — продолжал он.