— Оно так, — согласился царь Василий. — И Ксению тебе, племяш, нет нужды оплакивать. Причину сам знаешь. И слухам не потворствуй, будто бы Шуйские её извели. Ноне же выполнишь мою волю и будешь крестным отцом внука князя Воротынского, который крепким адамантом стоит за меня и за всех нас.

Михаил смирился. На него навалилось безразличие. Голова разламывалась от тупой боли, тело было ватным, каждое движение давалось с трудом. Говоря царю, что он не спал ночь, Михаил сказал неправду: он провёл в седле двое суток и каждые тридцать вёрст менял коня. Какой уж там сон. Он убрал в ножны меч и молча покинул царский покой.

Шёл второй день мая. Князья Шуйские, а с ними и князь Михаил верхами отправились из Кремля в новые палаты князя Воротынского, начатые им строиться ещё при царе Борисе Годунове в Белом городе. Дмитрий нет-нет да и бросал косые взгляды на Михаила. Не всё выложил царю про Михаила Дмитрий, держал на всякий случай камень за пазухой. Как раз на день Родиона-ледолома была у Михаила в дальних местах от Москвы встреча с боярином Прокопием Ляпуновым. Недовольный царём Василием и склонный к дерзким решениям, к смелем починам, он сказал Михаилу:

— Ты мне люб, княже. И верю тебе, как себе. Потому и говорю без обиняков: на престол мы тебя прочим, как самого достойного среди Шуйских. Дядьке твоему недолго сидеть. Что Ваське Голицыну не удалось, другие достигнут.

Говорил шиш князя Дмитрия, что князь Михаил в ответ ни слова не проронил, но загадочно улыбался. И Дмитрий решил, что племянник улыбался от душевного торжества. Знал же он, какая весомая сила стоит за рязанским воеводой Прокопием Ляпуновым, за его братьями — пол-России возвышается.

Ярко в памяти жило чувство острой боли в сердце Дмитрия: Как выслушал шиша, так и почувствовал, будто иголки воткнули ему под пятое ребро, а вытащить забыли. Да отраду малую случай принёс. Как раз ко времени, чтобы боль снять, Ксения на подворье заглянула. О, Ксения тоже в одной упряжке с князем Михаилом шла и тоже опасицу таила немалую — царевна. А теперь, когда многие отвернулись от царя Шуйского, а к Лжедмитрию не переметнулись, имя Бориса Годунова всё чаще гуляло по улицам и по площадям Москвы. Оказывалось, что он многим любезен оставался. Думы разрывали голову Дмитрия. Да оборвать их пришлось, потому как к палатам Воротынских приехали.

Крестины внука князя Ивана Михайловича прошли в Благовещенском соборе Кремля. Крестного отца князя Михаила, как и крестную мать юную княжну Ольгу Басманову, привезли в карете. Девушка не столько внимала обряду крещения, сколько любовалась князем-воеводой. На час крещения Михаил прибодрился малость медовухой. И силы подкрепил и поживее стал, на щеках румянец выступил, плечи расправились. Взгляд тёмно-серых глаз, когда князь смотрел на свою «сестрицу» Ольгу, был ласковый. И у семнадцатилетней девушки от этого кружилась голова.

Когда торжественный кортеж вернулся в княжеские палаты, началось широкое и шумное застолье. Казалось, гулял весь Белый город. Князь Иван Михайлович не пожалел ради внука браги и медовухи, выставил по седмице бочек разного зелья. И пирогов с потрохами и капустой полные короба вынес: гуляйте, москвитяне, во славу княжича Воротынского.

В самый разгар веселья возле Михаила вновь появился Дмитрий Шуйский. Он был чрезмерно возбуждён, суетлив и словно бы чем-то напуган. Но пил он мало, лишь делал вид, что пьёт, и к кубку часто прикладывался. Он расспрашивал Михаила о делах в войске графа Делагарди, о том, как мыслили под Смоленском битву вести с Сигизмундом. И вдруг взял князя Михаила за борт кармазинного кафтана и спросил почти ласково:

— Слушай, племяш, а ты никогда не хотел быть царём?

В груди у Михаила вновь вспыхнула обида. Он понимал, что дядя явно глумится над ним. Да только ли глумится, не стал ли ведом ему шаг боярина Прокопия Ляпунова навстречу Михаилу Скопину-Шуйскому, как будущему царю? В Изборске шёл сей разговор. А не долетел ли он до Москвы? Ни слова не говоря, Михаил освободился от руки Дмитрия, положенной им на борт кафтана, отодвинул кубок и покинул трапезную. Он вышел на княжеский двор и ушёл в молодой сад, который был в буйном весеннем цветении. Он порадовался торжеству природы, но тревожные мысли не покидали его. Понял Михаил, что Дмитрий настойчиво чего-то добивается от него. Что нужно дяде? И тут его ожгло: Ксения Годунова стала жертвой происков этого жестокого человека. И чтобы вывести дядю на мало-мальски откровенный разговор, Михаил вернулся в княжеские палаты.

Дмитрий сидел на прежнем месте. Возле него стояла жена — дочь Малюты Скуратова, младшая сестра Марии Годуновой, матери Ксении. Заметив Михаила ещё на пороге трапезной, она ушла от мужа. С давних пор князь Михаил и княгиня Анна не терпели друг друга.

Михаил сел рядом с князем Дмитрием, спросил без обиняков:

— Дядя, какая маета гложет тебя, что заставляет наносить мне обиды? Раньше ты был недоволен, что я люблю Ксению. Теперь что? Ежели ты за царский трон скорбишь, так я и в помыслах его не держу.

Дмитрий смотрел на Михаила, прищурив свои монгольские глаза.

— Э-э, племяш, инший на моём месте о том же спросил бы. Ты выйди на Красную площадь, поднимись на Лобное место да крикни при всём московском люде: «Эй, россияне, хотите меня царём?» Выдохнут одной грудью: «Хотим!» Вот и весь сказ. — И зачастил Дмитрий: — А старший-то твой дядя, мой братец Василий, последние часы на троне сидит. Его царский век сочтён, уж поверь мне и вместе с Господом Богом прости за откровение. Говорю потому, что ведаю: не донесёшь моему братцу.

В душе у честного князя Михаила всё закипело, гнев поднялся под самое горло. Захотелось ударить дядю кулаком и уйти. «Како же подло мыслишь, дядька! Да я...» И нечем стало дышать, лицо пунцовым сделалось, глаза кровью залило.

Князь Дмитрий сей же миг уловил состояние Михаила, обнял его, зашептал ласково:

— Прости, голубчик, старого, околесицу несу. Да пьян, пьян ноне без меры. Ан ладно, выпью ещё, коль милость явишь.

— Пей, да впрок, — ответил Михаил.

— И ты со мной выпей, коль смилостивился. — И придвинул к Михаилу кубок с вином. — Прощён ли я, покажи великодушие, Мишенька.

— Так и понял я, что хмелен ты не в меру. Ладно, не было меж нами сей беседы. — И Михаил