– Во сколько обойдётся печатание?

– Недорого. Скажем, фунтов двадцать.

– Тогда справлюсь, – объявила Динни, и мысль её обратилась к двум Джентльменам, так как в денежных делах ей, как обычно, приходилось туговато.

– Насчёт этого не беспокойся.

– Майкл, это моя идея, и платить буду я. Ты не представляешь себе, как ужасно сидеть сложа руки, когда Хьюберт в опасности! Я ведь знаю, что, если его выдадут, у него не будет уже никаких шансов.

– Там, где замешаны государственные мужи, нельзя ничего предсказать заранее, – заметил Майкл. – Люди их недооценивают. Они куда сложнее, чем мы думаем, может быть, даже принципиальнее и уж подавно проницательнее. Но неважно: если мы как следует обработаем Блайта и Бобби Феррара, успех за нами. Я возьмусь за Блайта, а на Бобби напущу Барта. Тем временем дневник отпечатают.

Майкл взял тетрадь:

– До свиданья, Динни, и не волнуйся больше, чем нужно, дорогая.

Динни поцеловала его, он ушёл, но в тот же вечер около десяти позвонил ей:

– Дорогая, я все прочёл. Если это не проймёт Уолтера, значит, у него кожа дублёная. Во всяком случае он над ним не заснёт, как тот чурбан: какой он ни есть, добросовестности от него не отнимешь. Он обязан понять всю серьёзность положения – речь ведь идёт по существу об отмене приговора. Если дневник попадёт к нему в руки, он его обязательно прочтёт, а материал там красноречивый и к тому же проливающий новый свет на события. Итак, выше нос!

Динни пылко воскликнула: "Дай-то бог!" – и, когда она легла спать, у неё впервые за трое суток немного отлегло от сердца.

Дни тянулись медленно и казались бесконечными. Динни по-прежнему оставалась на Маунт-стрит, – там она всегда будет под рукой, какое бы положение ни создалось. Главная задача, стоявшая перед ней, заключалась сейчас в том, чтобы скрыть от окружающих замыслы Джин. Это удалось ей в отношении всех, кроме сэра Лоренса, который, приподняв бровь, загадочно изрёк:

– Pour une gaillarde cгest une gaillarde![13]

И, поймав невинный взгляд Динни, прибавил:

– Ну совсем боттичеллиевская дева! Хочешь повидать Бобби Феррара? Мы завтракаем с ним в погребке Дюмурье на Друри Лейн. Меню в основном грибное.

Динни возлагала на Бобби Феррара большие надежды, поэтому вид его перепугал девушку: он держался так, словно абсолютно непричастен ко всей этой истории. Его гвоздика, глубокий медлительный голос, широкое учтивое лицо и слегка отвисшая нижняя челюсть не вызывали в ней никакого душевного подъёма.

– Вы любите грибы, мисс Черрел?

– Только не французские.

– Неужели?

– Бобби, – сказал сэр Лоренс, посматривая то на племянницу, то на её собеседника, – глядя на вас, трудно предположить, что вы один из самых глубоких умов в Европе. По-видимому, вы собираетесь предупредить нас, что вам едва ли удастся назвать Уолтера сильным человеком, когда вы будете говорить с ним о предисловии.

Часть ровных зубов Бобби Феррара обнажилась.

– Я не могу повлиять на Уолтера.

– А кто может?

– Никто, за исключением…

– Ну?

– Самого Уолтера.

Прежде чем Динни успела совладать с собой, у неё уже вырвалось:

– Разве вы не понимаете, мистер Феррар, что практически это означает одно – смерть для моего брата и ужас для всех нас?

Бобби Феррар взглянул на запылавшее лицо девушки и не ответил. Пока шёл завтрак, он так ничего и не обещал, но когда все поднялись и сэр Лоренс стал расплачиваться, Бобби предложил:

– Не хотите ли поехать со мной, мисс Черрел, когда я отправлюсь к Уолтеру по этому делу. Я устрою так, что вы будете как бы в стороне.

– Ужасно хочу.

– Значит, пока это между нами. Я вас уведомлю.

Динни стиснула руки и улыбнулась ему.

– Поразительный тип! – сказал сэр Лоренс по дороге домой. – Ейбогу, в нём бездна сердечности. Он просто не выносит, когда людей вешают. Ходит на все процессы об убийствах. Ненавидит тюрьмы, как чуму. А ведь никогда не подумаешь!

– Да, – задумчиво ответила Динни.

– Бобби, – продолжал сэр Лоренс, – способен быть секретарём инквизиции, и судьям даже в голову не придёт, что у него руки чешутся сварить их живьём в масле. Уникальная личность. Дневник в наборе, Динни; старый Блайт пишет предисловие. Уолтер возвращается в четверг. Ты была у Хьюберта?

– Нет ещё, но завтра иду с отцом.

– Я воздерживался от расспросов, но, по-моему, молодые Тесбери чтото задумали. До меня случайно дошло, что молодой Тесбери сейчас не на корабле.

– Неужели!

– Святая невинность! – восхитился сэр Лоренс. – Вот что, дорогая, не будем напускать на себя вид заговорщиков. Я всячески надеюсь, что они не нанесут удар, пока не исчерпаны все мирные средства.

– О, разумеется, нет!

– Такие молодые люди заставляют нас верить в историю. Тебе не приходило в голову, Динни, что история – это не что иное, как повесть о тех, кто берет дела в свои руки и впутывает в неприятность или вытаскивает из неё и себя и других. В этом ресторанчике недурно кормят. Я свожу туда твою тётку, когда она достаточно похудеет.

Динни поняла, что допрос ей больше не угрожает.

На другой день за ней заехал отец, и они отправились на свидание с Хьюбертом. Было ветрено, стоял суровый, пасмурный ноябрь. Вид здания пробудил в девушке те же чувства, какие испытывает собака, собираясь завыть. Начальник тюрьмы был военным. Он принял их чрезвычайно любезно и с той подчёркнутой предупредительностью, с которой люди его профессии относятся к старшим по чину. Он откровенно дал понять, что симпатизирует им и Хьюберту, и позволил им пробыть с арестованным гораздо дольше, чем это предусмотрено правилами.

Хьюберт вошёл улыбаясь. Динни чувствовала, что, останься она с ним вдвоём, он, пожалуй, раскрыл бы ей свои подлинные переживания, но в присутствии отца упорно будет трактовать эту историю как скверную шутку. Генерал, который всю дорогу был угрюм и молчалив, немедленно взял прозаический и даже слегка иронический тон. Динни невольно подумала, что за вычетом разницы в возрасте они до нелепости похожи друг на друга и обликом и манерой держаться. В обоих было что-то ребяческое, вернее, нечто такое, что созрело в них с ранней молодости и навсегда останется неизменным. За эти полчаса о чувствах не было сказано ни слова. Свидание стоило всем большого напряжения и, если говорить об интимной беседе, всё равно что не состоялось. По словам Хьюберта, тюремная жизнь не доставляла ему никаких беспокойств, и вообще он нисколько не тревожился; по словам генерала, вопрос сводился к нескольким дням, в течение которых всё будет улажено. Затем он довольно долго обсуждал с сыном положение на индийской границе. Правда, когда они обменялись прощальным рукопожатием, лица их дрогнули, но и то лишь потому, что они пристально, серьёзно и просто посмотрели друг другу в глаза. Отец отвернулся. Динни пожала брату руку и поцеловала его.