Через десять минут она уже знала, куда ее ведут: обратно к ее палатке, что вселило в нее надежду. Возможно, ее там освободят, как и Вильнева.

Уже издалека она услышала, как плачет Нирина, и она не могла понять, почему Нориа не может его успокоить. Чем ближе они подходили, тем более отчаянный плач Нирины она слышала. Прежде чем они подошли к палаткам, их остановили вооруженные мужчины. Они ждали, что скажет староста. Та заглянула в каждую палатку, довольно кивнула, вынесла Нирину и передала его Пауле.

— Успокойте его.

Паула прижала его к себе и не знала, кто из них двоих больше дрожит.

— Ш-ш-ш, — прошептала она ему на ухо, — все будет хорошо, все будет хорошо.

Затем ей разрешили войти в свою палатку, чтобы ждать там, пока Ракотовао выяснит, какое время идеально подойдет для суда. У входа в палатку Паула обернулась и спросила, как будет проходить суд. После того как Ракотовао ей все объяснила, у Паулы судорожно сжался желудок, и она на ватных ногах вернулась в палатку, где села на свой матрас, не отпуская Нирину. «Я должна трезво мыслить, я должна думать, — говорила она себе. — До суда со мной наверняка ничего не случится. Я могла бы убежать с тобой», — прошептала она малышу на ухо. Паула приказала замолчать голосам в ее голове, которые язвительно комментировали ситуацию: «Как это на тебя похоже, как глупо и как предсказуемо». Она попыталась сосредоточиться.

Ракотовао ей все подробно описала. Ее как минимум два дня не будут кормить, содержа под стражей. А когда придет время, ей дадут ядовитые семена, растертые в порошок и завернутые в три кусочка куриной кожи. Ей засунут их в рот, и она должна будет их проглотить. И только если она их проглотит целыми и не наделает в штаны, и если у нее не начнутся судороги, только тогда это будет значить, что ее обвинили несправедливо. Но эти три кусочка куриной шкурки должны целыми же вернуться обратно.

То есть ее жизнь зависела от того, сможет ли она успешно вызвать рвоту. Если бы ей не было так жутко, она бы рассмеялась.

Нирина, которого она держала на руках, крепко прижав к себе, начал протестовать. Она посмотрела на него в полутьме палатки. Если она не выживет после этого жалкого суда, что будет с ним? Она погладила его по лицу. Где, черт возьми, Нориа, что она вздумала? Бросить Нирину одного? Может, люди из деревни заставили ее так поступить? И где Мортен?

Паула легла на матрас, но не могла спокойно лежать, она была слишком взволнована, чтобы сидеть на месте. С Нириной на руках она встала и вышла на улицу, где молодой человек с помощью копья сразу же заставил ее вернуться в палатку. Паула яростно возмущалась, но, увидев направленное на нее копье, подчинилась и села на матрас. Она хотела, чтобы рядом с ней были ее попутчики, особенно Нориа, которая могла поговорить со стражниками и выяснить, что здесь, собственно, происходит. К своему удивлению, она хотела видеть рядом с собой и Вильнева, чтобы он в свойственной ему манере заверил ее, что она наверняка отлично справится с тем, чтобы вызвать рвоту.

Она раскачивалась с Нириной взад-вперед, чтобы успокоиться. Но снова и снова у нее возникал вопрос: где же Мортен, Вильнев и Нориа? И откуда Ракотовао узнала об их ночном приключении? Как староста могла появиться так быстро со своими вооруженными людьми?

Что-то здесь было не так.

Великолепная штука — эта жестяная банка, я мог бы даже сказать, что это самая прекрасная вещь из всех, какие я когда-либо видел. Хотя она была ржавой, ее можно было узнать без проблем. Какао «Ван Хоутен». А какая она тяжелая! Так заманчиво тяжелая. Больше всего мне хотелось сразу же снять крышку и посмотреть внутрь, но Нориа меня подгоняла. Позже, сказала она, и была права. Золото окрылило нас, мы шли, словно спартанцы в бой, и к рассвету мы справились. Или, точнее, я справился, потому что на Реюньон я отправлюсь, конечно же, один.

Как же это забавно! Нориа показала Келлерманн не тот склеп, так что мы смогли спокойно опустошить настоящий, пока ее не было. А я позаботился о том, чтобы Ракотовао застала Келлерманн при осквернении могилы.

Ракотовао — умная женщина, и она не могла понять, почему я выдаю ей европейку, но мне удалось ее убедить, что христианам тоже не подобает осквернять могилы. Это была роль, которую я смог сыграть с большим возмущением, потому что внутренне потешался над ней: я же в это время собирался ограбить склеп Ракотовао. Сложнее было удержать себя в руках, когда Ракотовао рассказала мне, что Келлерманн ждет суд с применением тангинского ореха, потому что в этот момент мой внутренний смех сменился необузданной радостью, и это чуть было не выдало меня. Мне пришлось сосредоточиться и вернуться к христианским постулатам, чтобы произвести впечатление ошеломленного человека. На лице появилась маска сочувствия и прощения, и мне очень повезло, что как раз в этот момент один мужчина, жена которого умирала от родов, срочно потребовал к себе Ракотовао.

Но затем у меня появились сомнения, что Ракотовао действительно отважится осуществить суд над иностранкой, и поэтому я потратил свои последние деньги — ожидая, что вскоре получу золото, — на посланника, который передаст от меня письмо лично королеве. Письмо, из которого следует, что собой представляет один из посланников кайзера и кто собирался лишь вывезти из страны золото. В качестве доказательства я приложил письмо Матильды Эдмонду. Я уже буду на пути в Реюньон, когда премьер-министр пришлет своих стражников. То, что он так отреагирует, было просто очевидно. Как правильно заметила госпожа Келлерманн, этот маленький мужчина очень тщеславен, и он не станет медлить с местью за такой позор.

Об этих действиях я Нориа не рассказывал, потому что она, хоть и хотела получить золото, но все же не желала подвергать опасности Келлерманн. И к тому же она действительно собиралась забрать ребенка, от чего мне удалось отговорить ее: ребенок — это балласт, к тому же это не ее дитя.

Конечно, эта дискуссия была нужна, чтобы как можно дольше поддерживать иллюзию, будто я собираюсь поделиться с Нориа и взять ее с собой. Она была нужна мне, как хорошая охотничья собака, но теперь моя охота закончилась, и у меня больше нет желания кормить собаку, которая запросто может прокормиться сама.

Золото мне понадобится, чтобы выкупить плантацию, и я не желаю видеть там никого, кто напоминал бы мне о том, что я хотел бы забыть. Для нее я выдумал кое-что прекрасное. Лучше всего было бы, конечно же, убить ее, но мне казалось, что это неуместно по отношению к Нориа, потому что она стала мне за это время хорошим товарищем.

После того как мы всю ночь провели в пути, на рассвете она оборудовала наш лагерь прямо у мангровой реки, которая впадает в море и от которой осуществляется переправа к острову Святой Марии. Там меня заберет рыбак. А с острова Святой Марии запросто можно добраться до Реюньона.

— Теперь я хочу наконец посмотреть на золото. — Нориа в ожидании взглянула на меня, и я подумал, что она заслужила увидеть плоды нашей работы. Прежде чем я заберу их у нее.