– Ты похудел, Анфертьев, – сказала Наталья Михайловна вечером, наблюдая, как Вадим Кузьмич раздевается перед сном.

– Да? Возможно. Это хорошо или плохо?

– Смотря какая причина… Влюбился?

– От этого разве худеют?

– От всего худеют. От счастливой любви, от неудачной любви, от успехов на работе и от провалов, от надежд и безысходности, от взлетов и падений… Толстеют те, с кем ничего не происходит. Ты влюбился?

– Думаешь, могу?

– Можешь, – кивнула Наталья Михайловна, решив что-то про себя. – Вполне. Так кто же она?

– О! – Анфертьев сел на кровать, скрестив босые ноги и глядя на них брезгливо и разочарованно. Какими-то хилыми они показались ему, бесцветными, даже волосатости приличной не было. И свой живот ему тоже не понравился. Дряблое брюшко неудачника, уходящая вглубь раковина пупка, красноватая гармошка от резинки отечественных трусов в синий горошек. Сколько раз собирался купить белые, облегающие трусы югославского производства. А то ведь раздеться в приличном обществе стыдно. Руки… Руки ничего. Длинные пальцы музыканта и преступника, усмехнулся Анфертьев. Линии любви, сердца, ума, бугорки Венеры, Марса, Меркурия… Чистая, ровная линия жизни без точек и пересечений выражает долгую спокойную жизнь в довольстве, а иногда при больших средствах. А вот линия головы, соединенная с линией жизни, обещает счастье и удачи, а прямая, ясная – сулит жизненный путь, освещенный разумом. Хорошо развитый бугорок Юпитера означает умеренную разумную радость. Разветвляющаяся линия сердца приносит богатство и счастливые случайности. Поперечные черточки на третьем и первом суставах указательного пальца обещают получение неожиданного выигрыша. А точки на бугорке Меркурия выдают человека, склонного к воровству. И все линии куда-то ведут, от чего-то уводят, все таят в себе будущее – Анфертьев пристально всматривался в ладонь и все больше проникался таинственным преклонением перед чем-то неведомым ему, живущим где-то рядом, наблюдавшим за ним и про себя усмехающимся.

– Так кто же она? – спросила Наталья Михайловна.

– О! Это прекрасная девушка с лучистыми голубыми глазами, со светлыми волосами… У нее нетронутые губы, и грудь у нее тоже…

– А в остальном она тронутая?

– В остальном? – переспросил Анфертьев озадаченно. – Надо разобраться.

– Когда разберешься – скажешь. Меня это очень волнует. А сейчас гаси свет.

– Обязательно, – пообещал Анфертьев. – Надо только разобраться… Не откладывая, не передоверяя никому…

– Если сам к тому времени не тронешься, – прозвучал в темноте голос Натальи Михайловны.

– И это не исключено. Такие вещи не даются легко, как ты сама понимаешь.

– Отощал ты, брат, ох отощал. Но таким ты мне больше нравишься, – проговорила Наталья Михайловна тем редким для нее голосом, которым пользовалась в полной темноте, в постели, в хорошем настроении и самочувствии. Анфертьев давно потерял надежду увидеть в этот момент ее глаза.

– Тогда я буду нравиться тебе все больше, – неосторожно сказал Анфертьев, но Наталья Михайловна в эту минуту слышала только голос своего чувства.

Теперь Автор получил возможность сделать кое-какие признания. Дело в том, что именно на этом месте кончился его отпуск на берегу Черного моря. И ему пришлось выдернуть из машинки едва начатую страницу и заняться упаковкой чемодана, что оказалось работой не столь простой, как это может показаться, – попробуйте в небольшой чемодан затолкать пишущую машинку, двести страниц рукописи, обувку, одежку, пряности с местного базара, дырявые камни с берега, несколько так и не прочитанных книг. Потом был дальний перелет на самолете рядом с красивой девушкой по имени Марина. Она была худенькой и смуглой, в красном платье и с распущенными волосами. Марина нервничала, все больше волновалась и, когда самолет благополучно приземлился во Внукове, совершенно потеряла самообладание. Она наспех кивнула Автору, наспех улыбнулась ему, наспех махнула рукой и скрылась в аэропортовской, внуковской, мечущейся толпе, оглушаемой дикторскими командами, прожигаемой безжалостными лучами августовского солнца. Скрылась. Похоже, навсегда. С тех пор как были написаны эти строки, Марина действительно не появилась никаким образом. Нет, Автор не осудил ее, но лишь печально улыбнулся своему понимаю и предвидению и, подхватив чемодан с незаконченной постельной сценой супругов Анфертьевых, направился к стоянке такси.

Очевидно, Марина ждала, что ее кто-то встретит, и ей не хотелось, чтобы встречающий видел ее с Автором, поскольку это могло навести того на тягостные раздумья о нравах на южном побережье в районе поселка Пицунда. Кроме того, внешность Автора была не столь изысканна, чтобы это могло польстить ее самолюбию. Ладно, простим девушку Марину и забудем ее. Забудем. Навсегда. И даже если в будущем она вломится в сознание Автора, в его жизнь и судьбу, он ее не узнает. Не вспомнит ни распущенных волос, ни красного платья, ни загорелых и обласканных морем плеч, ни ее волнения в самолете, не вспомнит прощальной улыбки, взмаха тонкой руки, ничего не вспомнит. А какая же у нее фамилия… У нее была красивая фамилия, как у кинозвезды, а может быть, даже еще лучше… Нет, не будет у нее фамилии. Перебьется.

Итак, с тех пор, как Наталья Михайловна призналась своему мужу Вадиму Кузьмичу в том, что он ей нравится похудевшим, прошло полтора года. И все это время не было у Автора возможности продолжить повествование о злоключениях Анфертьева. Грустно столь надолго расставаться с героем, далеко тебе не безразличным, но что делать, ребята, что делать! Текучка, текучка, текучка. Проваливаются в какую-то прорву дни, недели, месяцы, годы, проносятся грузовыми составами – только грохот от них, вздрагивающая под ногами земля, только ветер от них, и пыль, и запах уносящейся массы. И тишина. Не успеешь понять и постичь эту тишину, как снова перекрыт шлагбаум, и снова несется грузовой состав с машинами и песком, щебнем, бетонными блоками, танками и ракетами, туристами, школьниками, пенсионерами. Несутся составы, вздрагивает земля, звенят провода, наполненные электричеством, прогибаются рельсы… А ведь это годы твои несутся, и ничто их не остановит, ничто не вернет, не замедлит их хода.

В общем, как бы то там ни было – полтора года прошло, а девушка Марина в красном развевающемся платье… Стоп. Сейчас осень, падают листья, льет дождь, в окно видно болтающееся на балконах мокрое белье – похоже, оно никогда не просохнет. Аэропорт Внуково закрыт из-за низкой облачности, в небе тишина, через пустырь бредет человек в черном длинном пальто и с зонтиком, рядом с ним большая мокрая собака, а у соседнего дома сидит белый кот с желтыми презрительными глазами. И вот в такую погоду Автор делает третью попытку закончить правдивое повествование о заводском фотографе Анфертьеве, с которым он так щедро делится своими мыслями, друзьями, чуть было даже не отдал ему и девушку Марину в красном платье. Лишь в последний момент спохватился и оставил ее себе.

Закончить эту работу будет непросто, и Автор прекрасно это знает. Снова за спиной появилась литературная дама с поджатыми губами, бдительно прищуренными глазами и алыми ногтями на концах пальцев. От нее несло валидолом и средством для растирки суставов, от нее несло смутной угрозой, дама была мстительна и бездарна. Она не любила Автора и гордилась этим. Но тут все ясно – уж больно подозрительный тип этот Анфертьев, да и дело затеял нехорошее. Не об этом надо писать, не к этому призывать подрастающее поколение. И даже то, что Автор не корит своего героя, не выискивает в глубинах его подсознания зловещие и сугубо отрицательные качества, говорит не в его пользу, а уж если назвать вещи своими именами – разоблачает Автора и его лукавые попытки оправдать Анфертьева.