Он вышел, и публика сразу их обступила; им пожимали руки и наперебой поздравляли: «Мы не предполагали, что вы доберетесь сюда раньше Дня Унификации! Это было ужасно, не так ли, когда вы вошли, а здесь полная комната народа? Поздравляем, вы обязательно привыкнете ко всему, поздравляем, поздравляем!»

Комната оказалась просторной, в бледно-голубых тонах, с просторной шелковой голубой постелью и множеством подушек, с большой картиной, изображавшей натюрморт с водяными лилиями. В комнате стояли стол, уставленный блюдами и бокалами, темно-зеленые кресла и на продолговатом низком комоде ваза с белыми и желтыми хризантемами.

— Здесь красиво, — сказал Чип, — благодарю вас.

Девушка, что привела его сюда, заурядный номер лет шестнадцати в белом паплоне, сказала:

— Сядьте, и я сниму с вас ваши… — Она показала на его ноги.

— Ботинки, — подсказал он с улыбкой. — Не надо. Спасибо, сестра, я могу и сам это сделать.

— Дочь, — поправила она.

— Дочь?

— Программисты — наши Отцы и Матери, — объяснила она.

— А-а, — протянул он. — Хорошо. Спасибо, дочь. Можешь теперь идти.

Вид у нее был удивленный и обиженный.

— Я должна быть при вас и проявлять о вас заботу, — сказала она. — Мы обе. — Она кивком показала на дверь по другую сторону кровати. Из-за двери лился свет и слышалось журчание воды.

Чип заглянул туда.

Это была голубая ванная, просторная и сверкающая; другая юная девушка стояла возле ванны на коленях и измеряла температуру воды. Она обернулась и сказала с улыбкой:

— Здравствуйте, отец.

— Здравствуй, — ответил Чип.

Он стоял, облокотившись на дверной косяк, и глядел на первую девушку, снимавшую с постели покрывало, потом опять перевел взгляд на присевшую возле ванны. Она тоже посмотрела на него и улыбнулась, стоя на коленях. А он все стоял и держался за косяк.

— Дочь, — промолвил он.

Чип сидел в постели — с завтраком он уже покончил — и тянулся за сигаретой, когда в дверь постучали. Одна из девушек пошла открывать, и на пороге возник Дувр, бодрый и улыбающийся, в желтом шелке.

— Как дела, брат? — спросил он.

— Неплохо, — сказал Чип, — весьма неплохо.

Вторая девушка зажгла ему сигарету, забрала поднос с посудой после завтрака и спросила, не желает ли он еще кофе.

— Спасибо, нет, — сказал Чип. — Ты кофе не хочешь?

— Нет, спасибо, — сказал Дувр. Он сел в одно из темно-зеленых кресел и откинулся на спинку, положив руки со сплетенными на животе пальцами на подлокотники и вытянув ноги. Улыбаясь Чипу, он сказал: — Шок прошел?

— Гадство, еще нет, — признался Чип.

— Это старая традиция, — объяснил Дувр. — Ты получишь удовольствие, когда сюда доберется следующая группа.

— Это жестоко, право, очень жестоко, — сказал Чип.

— Потерпи, ты тоже будешь хохотать и рукоплескать вместе со всеми.

— Как часто такое происходит?

— Бывает, часто, с интервалом в несколько месяцев, — сказал Дувр. — Но в среднем — около полутора человек в год.

— И в течение всего времени ты был в контакте с Уни, братобоец?

Дувр кивнул и улыбнулся.

— Телекомп размером со спичечный коробок, — сказал он. — Смешно, но именно в пустом коробке из-под спичек я его и держал.

— Ублюдок, — сказал Чип.

Девушка унесла поднос, а другая девушка поменяла пепельницу на тумбочке у кровати, забрала свой балахон со спинки стула и пошла с ним в ванную, закрыв за собой дверь.

Дувр поглядел ей вслед, затем — испытующе на Чипа.

— Хорошая ночка была? — спросил он.

— М-мм, — неопределенно промычал Чип.

— По-моему, их не лечат».

— Ну… Не по всем параметрам, если сказать точней. Я надеюсь, ты не в обиде на меня за то, что по дороге я ни словом, ни полсловом не обмолвился. Здесь правила железные: никакой помощи, кроме той, о которой тебя просят. Ни предположений, ни предложений — ничего. Просто сторонний наблюдатель, естественно, до возможного предела; и главное — предотвратить кровопролитие. Мне не следовало тогда на катере позволить себе даже такую мелочь, как откровенность по поводу Либерти, являющегося тюрьмой. Но я там торчал безвылазно уже два года, и никто даже не помышлял о попытке мятежа. Ты можешь понять, почему мне так хотелось сдвинуть дело с места.

— Разумеется, — сказал Чип. Он стряхнул пепел в чистую белую пепельницу.

— Только не проболтайся об этом Вэню, — попросил Дувр. — В час у тебя с ним ленч.

— И Карл тоже будет?

— Нет, только ты. Я думаю, он метит тебя в Высший Совет. Я зайду без десяти час и отведу тебя к нему. Бритву ты найдешь там, внутри такой штуки, наподобие фонаря. А сегодня в конце дня мы пойдем с тобой в медцентр и проведем депиляцию.

— Здесь есть медцентр?

— Здесь есть все, — сказал Дувр. — Медцентр, библиотека, гимнастический зал, бассейн, театр, есть даже сад, какого ты и наверху не увидишь. Я тебе потом все покажу.

Чип сказал:

— И здесь мы будем находиться постоянно?

— Все, кроме нас, несчастных пастухов, — сказал Дувр. — Я отправляюсь на другой остров, но не раньше чем через шесть месяцев, благодарение Уни.

Докурив сигарету, Чип положил окурок, тщательно потушив его.

— А если я не хочу здесь оставаться? — спросил он.

— Не хочешь?!

— Ты же помнишь, у меня жена, ребенок?

— Здесь много таких, — сказал Дувр. — На тебя возложена более важная миссия, Чип. У тебя здесь долг по отношению ко всему Братству, включая номеров и на островах.

— Распрекрасный долг, — сказал Чип. — Шелковый балахон и пара девочек на ночь.

— Это только на прошлую ночь, — сказал Дувр. — Сегодня, на твое счастье, будет одна, да и то если тебе повезет. — Он выпрямился в кресле. — Так вот, — продолжал он, — я прекрасно знаю — есть тут факторы, привлекательные внешне, но которые позволяют смотреть на все это критически. Однако Братство нуждается в Уни. Подумай хотя бы об убожестве жизни на Либерти! И Братство нуждается в талантливых программистах, чтобы управлять Уни и… Впрочем, Вэнь объяснит тебе все лучше меня. Кстати, один день в неделю мы все ходим в паплоновых балахонах. И питаемся унипеками.

— Весь день? — спросил Чип. — Неужели?

— Ладно, ладно, — сказал Дувр, вставая.

Он подошел к стулу, на котором висел зеленый балахон Чипа, взял его и ощупал карманы.

— Есть в них что-нибудь? — спросил он.