— И правильно, что сожалеешь, — пробурчал Гриффин и посмотрел в сторону. — Она говорит, что простила тебя.

Томас вздохнул:

— Я рад.

Гриффин уставился на свой бокал. Если он сейчас его осушит, то скорее всего будет продолжать пить в течение всего обеда, а когда вернется домой к Геро, то не будет трезв и не получит от нее поцелуй.

Томас кашлянул:

— Лавиния говорит, я должен сказать, что я тебе верю.

Гриффин не сразу сообразил, о чем это он.

— Веришь?

Томас кивнул.

Гриффин так грохнул ладонью по столу, что подпрыгнули тарелки, а вилка соскользнула на пол.

— Тогда почему, черт тебя подери, ты не сказал мне этого раньше?

— Ты всегда ей нравился, — сердито заявил Томас.

— Энн?

Томас кивнул.

— И что? Она же вышла за тебя.

— Но если бы у меня не было титула…

— Но он у тебя был, — почти заорал Гриффин.

Томас с силой опустил руку, и бокал с треском упал на пол.

— Ты не понимаешь! И никогда не понимал! У меня был титул и привязанность отца, но это тебя любила мать и все остальные!

Гриффин недоуменно заморгал.

— Ты… ревновал? Меня?

Томас отвернулся, у него задергалась щека. И тут Гриффин расхохотался, ухватившись за живот, и согнулся над столом.

— Это не смешно, — сказал Томас, когда Гриффин смог отдышаться.

— Чертовски смешно. Ты почти не разговаривал со мной три года. И все потому, что ты меня ревновал. Господи, Томас! Ты богаче, старше и намного красивее меня. Чего еще тебе нужно?

Томас дернул плечом.

— Ты всегда нравился ей больше.

— Кому? Энн или матери?

— Обеим. — Томас уныло уставился в стакан. — Когда отец умер, я думал, что всем буду заниматься сам. В конце концов, маркиз — я. Но потом мы узнали об отцовских долгах. И мать вызвала тебя из Кембриджа.

— У меня мозги лучше соображают по части денег.

Томас сдержанно кивнул:

— Да, это так. Хотя тебе было всего двадцать — на два года меньше, чем мне, — ты немедленно занялся делами, что и спасло нас от краха.

— А ты предпочел бы, чтобы мы все отправились в долговую тюрьму? — сухо осведомился Гриффин.

— Нет. — Томас поднял лицо, посмотрел прямо ему прямо в глаза и честно признался: — Я предпочел бы, чтобы это я спас мать.

Гриффин с минуту молчал, думая о том, чего стоило Томасу допустить, что он в чем-то не преуспел.

Он наклонился, налил брату вина из графина.

— Каждый раз, когда ты произносил речь в парламенте, мать описывала мне в подробностях — страницу за страницей, — какие вопросы ты затрагивал и как на это реагировали лорды.

Томас от неожиданности открыл рот.

— На самом деле?

Гриффин кивнул.

— На самом деле. Разве ты ни разу не замечал ее на галерее для дам?

— Нет. — Томас был потрясен. — Я понятия не имел.

— Ну, теперь имеешь. — Гриффин поставил графин на стол и откинулся на спинку стула. — К тому же какой прок от двух финансовых гениев в семье?

Скрип двери в спальню разбудил Геро. Она зевнула и лениво потянулась, глядя, как Гриффин поставил свечу и сбросил парик.

Хотя это было совсем не модно, они решили спать в одной комнате… и в одной постели. Поэтому после свадьбы Геро обосновалась в его спальне, а гостиную рядом переделывали в туалетную комнату для нее.

— Ты поздно, — пробормотала она сонным голосом.

Гриффин повернулся к ней с полотенцем в руке — он умывался из таза.

— Томас захотел обсудить со мной дела в его поместьях.

Голос его звучал мягко — ничего похожего на то настроение, в каком он отправился в дом брата.

— Поговорили мирно?

— Да, вполне. Его весьма заинтересовала идея производства пряжи. — Гриффин бросил полотенце на туалетный столик и подошел к кровати. Взгляд заскользил по шелковому одеялу, которым была укрыта Геро.

— У тебя под одеялом что-то надето?

Она с притворной застенчивостью опустила глаза.

— Нет… Ну да.

Он изогнул бровь, скинул фрак и занялся галстуком.

— И что же это?

Она склонила голову набок, и он посмотрел на ее левое ухо.

— А! Бриллиантовая сережка. Где другая?

Геро высвободила голую руку из-под одеяла и молча указала на столик у кровати.

Он повесил галстук и жилет на спинку кресла и подошел к столику.

— Та самая, что ты в меня воткнула? — Он взял в руку серьгу.

— Да. — Геро откинулась на пуховые подушки.

— Понятно. — Гриффин снял башмаки и улегся на кровать, которая просела под его весом. — Можно?

Она облизала губы, чувствуя, как сильно забилось сердце.

— Да, конечно.

Тогда он вытянулся над ней, зажав ее коленями, и осторожно взял в теплые пальцы ухо. Она почувствовала, как золотой ободок проскользнул в мочку.

Геро вздрогнула.

Он с удовольствием лицезрел свою работу.

— Очень красивая, — сказал он и посмотрел на нее взглядом собственника. — Я не о сережках.

Она подняла брови.

— Разве?

— Нет. — Гриффин нагнулся и облизал ей горло.

У нее по коже пробежали мурашки, а соски закололо.

— Мне кажется, что я в тебя влюбился в тот момент, когда ты воткнула в меня эту сережку, — прошептали его губы.

— Каким образом? — Она хотела вытащить руки из-под простыней, но он своим телом мешал ей. — Ты же предавался любовным утехам с другой женщиной.

— Никаких любовных утех не было, — возразил он. — И никакой любви не было, пока я не встретил тебя. И вообще это не важно. Я забыл ту женщину, стоило мне увидеть тебя.

Геро засмеялась.

— И ты ждешь, что я поверю в подобный вздор?

— Да, жду, — пробормотал он и стал стягивать у нее с груди простыню. — Поверь мне и подари в ответ свою любовь.

Он поднял голову, и она увидела, что его глаза смотрят серьезно.

— Я верю. И я тебя люблю.

У него дрогнули уголки рта.

— И когда ты это узнала?

Ей хотелось, чтобы он снова ее поцеловал и чтобы его поцелуи длились бесконечно.

— Ты напрашиваешься на комплимент.