Младший комендор плавно начал вращать ручку станка, застучали шестеренки, вертлюг дернулся, и ствол стал забирать вправо, ловя своим распахнутым зевом прыгающий на волнах «Такачихо».

* * *

Штаб-офицер Масазане Танигучи подошел к Уриу, который стоял, опершись на трость из слоновой кости, и прижал сомкнутые ладони к груди.

– Господин контр-адмирал, русская лодка идет на «Такачихо».

Уриу перекинул трость под мышку и откинул руку. Ординарец тут же вложил в нее бинокль. Подражая командующему, все офицеры, стоящие в рубке, поднесли к глазам бинокли, и в адрес «Корейца» посыпались шуточки.

– Похоже, он сошел с ума.

– Наверное, хочет его таранить.

– Все гораздо проще: у них забился гальюн, и они решили, что на «Такачихо» им позволят сходить в сортир.

Дружный смех в рубке ударил по ушам, и адмирал сморщился. Молча вернул бинокль ординарцу и поднял трость. Стальной конец уперся в грудь мичмана, так неаккуратно пошутившего насчет русских.

– Не смешно!

Смех оборвался мгновенно, будто его и не было. Мичман побледнел и замер в ожидании наказания.

– Сыновья тигра не бывают псами. – Уриу опустил трость. – Если он потопит «Такачихо», я повешу вас на рее. Вы поняли меня, мичман?

Молоденький мичман, из декабрьского выпуска, не мог вымолвить ни слова, только раскрывал рот, словно рыба, выброшенная на берег.

* * *

– Пли!!! – Степанов с такой силой махнул рукой, что в какой-то миг ему показалось, будто она вылетела из предплечья.

Орудие с ревом извергло пламя, посылая свою смертоносную посылку «братьям с Востока».

Все, кто был на палубе, видели, как снаряд, словно по маслу, вошел в борт чуть ниже ватерлинии. Через секунду «Такачихо» вздрогнул, и из пробоины вырвался сноп огня, смешанного с пороховыми газами. Свято место пусто не бывает, и в образовавшуюся дыру хлынули темные воды залива. Японский крейсер будто споткнулся о невидимое препятствие. Зарылся в воду и стал оседать, набирая воду в трюм.

Повинуясь команде с флагмана, «Ниитака» и «Акаси» при поддержке трех миноносцев открыли по «Корейцу» ураганный огонь, отгоняя русского от «Такачихо» и давая последнему возможность завести пластырь и выйти из боя.

* * *

Уриу посмотрел на мичмана, так нехорошо пошутившего про русских. Младший офицер – почти мальчик, лет двадцати – был абсолютно седой.

* * *

Через десять минут после того, как перевязали Руднева и он вновь встал к амбразуре, последовала команда «право руля». Перебитые тяги не слушались, и пришлось перенести управление в румпельное отделение. Из-за орудийной канонады в румпельном не слышно было команд, и курс крейсера все время приходилось исправлять машинами, отчего «Варяг» шел рывками, рыская то влево, то вправо. Желая выйти на время из-под огня для исправления рулевого привода и тушения пожаров – горела мука в провизионном отделении, – командир отдал приказ: «Руль вправо».

Не успели затихнуть звонки машинного телеграфа, как лейтенант Беренс передал из штурманской рубки, что впереди засеребрились буруны, набегающие на каменистую отмель острова Иодольми.

– Стоп машина, полный назад, – тихо сказал Руднев: сказывалась слабость, которая не покидала его с момента контузии в голову.

Крейсер не успел среагировать и с грохотом, ломая в щепки деревянный фальшкиль, пополз килем по камням, разгребая их на две части. Наконец дрогнул, и замер с выступающим из воды килем. В мгновение он превратился в отличную мишень, при этом расстояние до неприятеля уменьшилось до тридцати кабельтовых. Наступил момент истины: «Варяг» не мог прорваться и не мог вернуться.

* * *

Честно скажу, в какое-то мгновение меня перестало беспокоить то, что творилось на палубе. Даже судьба Кати. Я просто забыл про нее. Нет, я не циник, я человек, который с головой ушел в свой мир – мир машин, котлов, генераторов и приводов, обеспечивая им всем работоспособность и живучесть, и пока жив этот мир, будет жить и крейсер, и все, кто наверху.

Перебитые рули внесли в размеренную жизни машинного отделения суету и некий элемент паники. Там творилась настоящая суматоха. Звонки машинного телеграфа требовали экстренных действий. Экстренные действия требовали нагрузок на все, что качалось и вращалось в паровых машинах.

Но, увы, паровая машина – не кобыла, которой говоришь «тпру», и она останавливается. При этом лошадь делает еще пару шагов, прежде чем встать как вкопанная. А что, спрашивается, вы хотите от паровых машин, вес которых исчисляется сотнями тонн? Чтобы перевести кулису на обратный ход, требовалось время, которого катастрофически не хватало. Подгонять никого не надо было: все знали, что и зачем делают.

Я был на втором этаже возле цилиндров, когда истошно затрезвонил машинный телеграф и Зорин принял команду «стоп машина, полный назад». В трюме скрежет днища по камням был сопоставим с похоронным маршем.

Два винта бешено вращались, поднимая со дна муть из ила и песка. Крейсер вибрировал всей своей мощью, пытаясь хоть на сантиметр сдвинуться из каменной ловушки. Все, кто был в трюме, слышали, как в корабль с завидной частотой стали попадать снаряды – один, второй третий… Крейсер раскачивало и болтало из стороны в сторону.

Все потуги сдернуть крейсер с места не приносили результата. Рев пара в трубопроводах, утробный вой валов, гул пламени в топках и крики пополам с командами и отборным матом – все было тщетно. Возникла ситуация, близкая к панике. Крейсер могло спасти только чудо.

Я спрыгнул на пол и побежал к Зорину, который насиловал машины.

– Давай вправо на полвторого.

– Зачем?

Вопрос был уместен, но времени на ответ не было.

– Давай! Потом объясню.

Повинуясь инстинкту, он доверился мне и не прогадал. Крейсер стал медленно разворачиваться, разгребая камни. Послышался шорох и шум клокочущей под килем воды.

– Теперь влево, – кричал я, стараясь переорать надрывный вой валов и хруст камней под днищем.

Зорин все понял и улыбнулся – это был выход из тупика. Главное – успеть разгрести под собой затор и пробить канал, прежде чем вражеский снаряд поставит на всем этом жирную точку. Краем уха я слышал, что мы еще огрызаемся, и это придало некий сумасшедший прилив сил.

Схватив переговорную трубу, я матюками вызвал главного кочегара.

– Михалыч, поддай жару.

– Так все котлы на пределе.

– Сколько?

Он знал, о чем я спрашиваю, и с ходу выдал страшную цифру:

– Восемнадцать.

– Дай двадцать атмосфер.

– Так все порвет к хренам.

– Не порвет!

– Ох, Алеха…

Я не слышал, что он сказал в мой адрес, но думаю, что ничего хорошего. С удвоенной частотой застучали поршни – и валы взвыли, набирая сто пятьдесят оборотов в минуту. Максимум, на который выходили на испытаниях, – сто тридцать шесть оборотов. А тут все сто пятьдесят. Точно порвет котлы или подшипники.