Маскарады с переодеванием были при русском дворе событием диковинным и потому в итоге так и не сделались характерной чертой придворных увеселений. Про такие обычаи здесь знали, так как они составляли привычную часть европейской маскарадной культуры, а знаменитый тогдашний любитель носить женскую одежду, шевалье д’Эон, в 1750-х гг. состоял во французской дипломатической миссии при петербургском дворе985. Но в русской культуре эти гендерные метаморфозы были крайне редки, ибо православная церковь, как и западная церковь, крайне не одобряла подобные отступления от нормы, связывая их с гомосексуальностью и распутством986. В переодевании в одежду противоположного пола воплощались испытания, выпавшие нескольким поколениям русской элиты, которой приходилось приспосабливаться к новой физической и социальной обстановке при дворе, правда в перевернутом виде. Мужчинам и женщинам на маскарадах приходилось очень быстро осваиваться с непривычным фасоном одежды и успешно преодолевать связанные с этим трудности. Дамам, конечно, это преображение причиняло дискомфорт и неловкость, но это бледнело в сравнении с тем, что ожидало их кавалеров, которым надо было учиться ходить, танцевать и вообще держаться в своих пышных платьях. Словом, мужчинам предстояло постигать те же трудные уроки, через которые прошли русские женщины за два предшествующих десятилетия.

В целом одежда представляла собой весьма очевидный признак перемен, идущих в русском обществе в то время. Европейские моды и аксессуары поначалу вводились государственными указами, но вскоре усваивались как верхушкой, так и другими группами городского общества. Сравнивают роль новых фасонов в придании формы телам русской знати с тем, как строения и пространства Петербурга должны были упорядочивать и украшать облик города. В свете этого сравнения обращает на себя внимание тогдашний русский обычай говорить, что одежду «строят», а не «шьют»987. Впрочем, эти перемены достались нелегко. Князь М.М. Щербатов в 1780-е гг. писал, что этот период вызвал расцвет чрезмерной роскоши при русском дворе и оказал вредоносное воздействие на нравы прежде всего среди дворянства. Эти новые явления напрямую связывались с последствиями правления женщин, не обладавших самодисциплиной Петра I. В одежде явственно видели символ этих проблем, когда двор принуждал дворянство нести тяжелые расходы на дорогостоящие наряды и украшения988. Даже если не принимать во внимание консервативные взгляды Щербатова на женское правление, нельзя отрицать, что двор и высшее общество тратили в этот период громадные суммы на одежду и аксессуары. Более взвешенный подход Екатерины II, пусть и не в ущерб внешнему великолепию, отвечал тогдашней тенденции к ограничению расходов двора во многих странах989.

В начале 1760-х гг. явственно обозначилось приближение русского двора и окружавшей его элиты к зрелости. Начатые Петром I преобразования общественной и культурной среды (зачастую принудительные) сделались теперь обыденными для дворянского образа жизни, а также стали хорошо заметными чертами уклада жизни других социальных групп в Петербурге, а также в Москве и других больших городах. Этот социальный феномен зиждился на сочетании обучения и опыта. На протяжении всего рассматриваемого периода учреждались новые учебные заведения, такие как Морская академия и Кадетский корпус, которые давали молодым людям академические, практические, светские навыки и знания, необходимые, чтобы играть полезную роль на государственной службе и при дворе. Официальные учебные заведения дополнялись частным домашним обучением силами иностранных наставников. Этот традиционный подход к обучению детей знати был особенно важен для воспитания девиц до открытия Смольного института. Появившиеся в это время русские переводы воспитательной литературы способствовали самообразованию читателей и совершенствованию нравов и манер, а также служили руководством по поведению в изменившейся социальной обстановке при дворе и в быту. Эти навыки были особенно важны в контексте реформ в области костюма и ухода за телом, повлиявших на групповое взаимодействие и межличностное пространство. Двор выступал двигателем этих преобразовательных процессов, их примером и покровителем, но их усвоение дворянством, а затем, во второй половине столетия, и все более широким кругом представителей других социальных групп оказалось решающим для обеспечения их долговечности.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Вряд ли можно сомневаться в том, что основание Санкт-Петербурга в 1703 г. было важнейшим событием. Он представляет собой поразительное физическое воплощение воли одного правителя создать новый город, а затем использовать его как платформу для разработки других замыслов, будь то коммерческие, военно-морские или культурные начинания. Однако новому городу едва исполнилось 20 лет, как его основатель умер. Поэтому дальнейшим своим восхождением к славе внутри России и, что еще важнее, – на европейской (а затем и на мировой) арене Петербург больше обязан стараниям сменявших друг друга преемников Петра. Наследие Петра имело громадное символическое значение, и сам факт захоронения императора в 1725 г. в Петропавловском соборе, в сердце его собственного творения, служит самым красноречивым свидетельством этой преемственности. Если при юном Петре II кратковременный отъезд государя и двора в Москву грозил низвести Петербург до положения провинциального порта, то символичное возвращение Анны Ивановны в северный город в 1732 г. возвестило о намерении впредь культивировать его как главную резиденцию двора, и преемники Анны продолжили этот процесс. С начала 1730-х гг. двор и элита постоянно пребывали в Петербурге, благодаря чему восстановилась его роль испытательного полигона для проекта «европеизации» России. В настоящей работе, путем изучения институтов и практик, вводившихся тогда в Петербурге, были исследованы различные аспекты взаимосвязи России с остальной Европой в этот период.

Созидание города, рассмотренное в первой главе, было грандиозным проектом, особенно в неблагоприятных природных условиях побережья Балтики. Хотя в первые десятилетия существования Петербурга разрабатывались многочисленные планы и издавались указы и распоряжения, он с неизбежностью нес на себе следы поспешной и нерегулярной застройки. Но, пожалуй, при всех недостатках физического облика города, важным было то, что он олицетворял собой к концу жизни своего основателя в 1725 г. В целенаправленном создании и стимулировании развития определенных городских пространств (от дворцов царской семьи и знати до верфей Адмиралтейства, от основания нового образцового научного учреждения – Академии наук – до становления Петербурга как места постоянного отправления религиозного ритуала) слились традиционные и новые течения. Еще важнее было то, что город физически воплощал причастность России к жизни остальной Европы, что во многом и задало тон этой взаимосвязи на сотню лет вперед. Внешний облик Петербурга, его институты, его общественная и культурная жизнь – все имело отношение к другим тогдашним дворам и городам Европы, но при этом обладало отчетливым русским колоритом.