Она с юных лет была очень набожной; может быть, веру привила ей мать, которая никогда не пропускала церковной службы. Когда в дом отца съезжались гости и среди шума и суматохи можно было незаметно ускользнуть, Анна тайком убегала в церковь к службе. Сначала ее подолгу искали, но в конце концов привыкли. В Острове церковь была рядом с домом и туда можно было отлучаться незамеченной.

Отец очень любил ее, учителя и берейторы обучали Анну с малых лет искусству танца, умению ловко и красиво управлять лошадью. После смерти отца и последовавшего вслед за ней глубокого обморока осиротевшая Анна перед иконами произнесла: «Господи!.. будь мне вместо матери и отца и руководствуй всеми поступками моей жизни» [24].

Как показало время, приезд графини Анны на освящение хатунской церкви оказался прелюдией к отходу ее от светской жизни. В недалеком прошлом блестящая танцовщица, плясунья, наездница все более и более предавалась молитве, накопленные отцом несметные богатства, имущество движимое и недвижимое, бесчисленные табуны лошадей начали распродаваться, обращаясь в денежные пожертвования и украшения для церквей и монастырей. Может быть, этому способствовала кончина в 1820 г. единокровного брата ее, Александра Чесменского.

Вскоре Анна, искавшая себе духовного наставника, обрела его в лице монаха, ставшего впоследствии архимандритом, Фотия, рекомендованного ей пензенским епископом Иннокентием, посетившим графиню в Нескучном при проезде через Москву. Религиозные взгляды Фотия противоречили учению уважаемого В. Орловым московского митрополита Филарета.

Несколько первых лет после смерти отца графиня Анна Алексеевна поддерживала еще светский образ жизни. Через четыре месяца после его смерти она справляла свое 23-летие так, как это было бы при живом отце. Один из приглашенных на праздник англичан, «нашел чудный дом отца ее уже наполненным блестящими гостями графини Анны, представителями московского дворянства. Звезды сияли по разным направлениям, ленты и мундиры различных цветов, украшенные золотом и серебром, бросались в глаза на каждом повороте. Все было неописуемо великолепно. Дамы, сиявшие бриллиантами, жемчугами и красотою, столь же подлинною, сколько искусственною, горячо приветствовали молодую хозяйку по случаю ее рождения. За сим последовал роскошный обед с царственным великолепием. Музыка вокальная и инструментальная раздавалась со всех сторон, а когда пили за здоровье хозяйки, раздались звуки труб и турецких барабанов, громом своим заглушая веселые отдаленные речи… Около 5 часов пополудни весь небосклон звезд двинулся на бега — версты за две от дома. Они были устроены в подражание нашим и лошади пускались в том же роде, за исключением внешности ездоков. Вечер закончился чудесным балом, на котором графиня по обычаю отличалась приветливостью и простодушием. В самом деле все увеселения дня были достойны прелестного предмета чествования».

Анна несколько раз встречалась с княгиней Е. Дашковой, проводила время с ней и ее гостьями — сестрами Вильмот; одна из них записала: «Несколько раз мы наслаждались обществом очаровательной молодой женщины, графини Орловой. Она нанесла нам два продолжительных визита, а однажды мы отобедали у нее. Дом и вся обстановка ее жизни остались такими же, как и при ее отце, но, хотя „весь мир у ее ног“… характер ее мягок, а поведение благоразумно. Она окружила себя почтенными старыми родственниками и молодыми девушками, которые воспитывались вместе с нею. Ее везде сопровождает бонна (то есть просто нянька). С самого дня рождения графини с ней живет эта добрая старушка, которая просто обожает ее. Графиня занимается благотворительностью и настолько щедра, насколько это вообще возможно… Что делает ее по-настоящему восхитительной, так это скромные и благородные манеры и, особенно, доброта в отношении к близким».

Марта Вильмот имела сильное желание отправиться вместе с Анной в Киев: «Ах, как бы мне хотелось поехать туда вместе с ними! Старая дама [Елизавета Федоровна] — сама доброта, а молодая графиня просто прелесть. Они путешествуют, как переселенцы, целым обозом: 9 карет, и еще кухня, провизия, возы с сеном…».

Поездки в Киев и Ростов Великий ознаменовались одними из первых безвозмездных пожертвований молодой графини Анны: в Киево-Печерской лавре ею была основана бесплатная трапезная для бедных стариков, а в первоклассном Спасо-Яковлевском монастыре Ростова построен на се средства храм во имя св. Иакова (Якова) — основателя этого монастыря.

В качестве камер-фрейлины (эта придворная «должность» оставалась за Анной с 1817 г.) графине приходилось ездить в Петербург и Москву, она выезжала с императрицей Александрой Федоровной на коронацию, побывала в Варшаве и Берлине. Изредка устраивала и сама она празднества для света, один из балов был ею дан в Москве в честь коронации Николая I в сентябре 1826 г.

Возможно, этот бал и не состоялся, если бы ему не предшествовало грандиозное массовое гулянье, устроенное неподалеку от Нескучного (на Девичьем поле) 16 сентября 1826 г. Здесь заранее устроена была особая ротонда для высочайшего света во главе с императором, окруженная галереями, по соседству же установлены были столы с затейливыми угощениями: красочные корзинки с калачами и пряниками, окорока, жареная баранина и дичь, мед, пиво, березовые ветки с привязанными к ним яблоками и пр. Здесь же устроены были и фонтаны, из которых должно было литься белое и красное вино — все это предназначалось для угощения народа, причем специальными афишами, развешанными загодя, предусматривался определенный порядок проведения застолья. По первому сигналу публика должна была занять места у скамеек, по второму сигналу сесть вкруг стола и лишь по третьему — приступить к трапезе.

Но русский народ испокон веков не настроен на подобные церемонии. Народный обед в ознаменование коронации Николая I проходил аналогично празднованию по случаю заключения Кучук-Кайнарджийского мира с турками в 1775 г. Едва прозвучал долгожданный сигнал, как тысячи страждущих ринулись к расставленным на столах яствам, сметая все, до чего дотягивались руки, и через несколько минут не осталось не только ничего из многочисленных блюд, сами столы и скамейки словно испарились, алчущая толпа бросилась к винным струям и, к изумлению присутствовавших иностранцев, через какие-нибудь четверть часа исчезли и фонтаны, после чего место народного застолья можно было определить лишь по истоптанному участку поля, на котором колыхалась не успевшая остыть от возбуждения, сразу поредевшая толпа.

В тот же день, после описанного гулянья на Девичьем поле, Николай I со свитой отправился на Большую Калужскую, на бал к Анне Орловой-Чесменской.

В одном из писем, датированном 1837 г., родственница Шереметевых-Заокорецких пишет М. С. Бахметевой о графине Анне следующее: «Она неизменная; точно такая же, как после потери родителя своего, только что не в черном платье, которого о. Фотий не терпел. Смеется от души, когда что покажется смешным, и сейчас [же] слезы готовы политься при воспоминании об отце».

Будучи в ссылке, последовавшей после воцарения Павла I, Алексей Орлов в надежде на скорую встречу с Марией Семеновной купил для нее в Карлсбаде двух обезьянок. В своих «Мемуарах» граф С. Д. Шереметев отмстив, что у М. С. Бахметевой детей не было, пишет: «Под старость она держала у себя маленькую обезьяну, которую называла Варенькой. Эта Варенька была с нею неразлучна, и даже визиты свои делала Марья Семеновна с обезьяной…».