Скорее перед нами естественное стремление историка XVIII века разобраться в сути описываемых им событий, восстановить их внутреннюю логику, исходя из собственных представлений о человеческой природе и опираясь при этом на сходные факты из более поздней нашей истории, когда русские князья и в самом деле нередко приезжали с жалобами на своих родственников в Орду и «наводили» татар на русские земли. Но имело ли это отношение к Александру? Для утвердительного ответа на этот вопрос у нас нет оснований. Историки отмечают, например, что приезжавшие с подобными жалобами в Орду князья, как правило, сами участвовали затем в карательных татарских походах против своих соперников, — но ничего подобного в случае с Александром Невским не было76. Да и склонность Татищева к разного рода домыслам и мистификациям, «учёным» реконструкциям событий, при которых текст летописи дополнялся собственными рассуждениями автора, выдаваемыми за подлинный летописный текст, ныне доказана. Всё это не позволяет отнестись к приводимой им информации как к достоверной77.

Но как бы то ни было, а в последнем в истории переломного XIII века открытом военном столкновении русских князей с татарами князь Александр оказался в лагере татар — и в буквальном, и в переносном смысле. Добавим к этому, что именно при нём и при его непосредственном участии в 1257–1259 годах в Северо-Восточной Руси будет проведена татарская перепись — первое всеобщее исчисление населения для более полного обложения его данями и поборами. Именно при нём и опять же при его непосредственном участии в орбиту татарского владычества будет вовлечён Новгород, куда явятся татарские чиновники. Это вызовет настоящий мятеж в Новгороде, и мятеж этот будет жестоко подавлен самим Александром, которому придётся казнить зачинщиков тяжкими увечьями — так, как это принято было в Орде: «овому носа урезоша, а иному очи выимаша». Татарские «численники» будут действовать в Новгороде под его личной защитой, и он сделает всё, дабы ни один волос не упал с их голов. Но он же, Александр, будет «отмаливать» русских людей от угрозы новых татарских «ратей», будет ездить к хану Берке, упрашивая того не творить «насилие великое» и не угонять русских людей для участия в новых татарских войнах в чужие страны, — и, кажется, ему удастся склонить хана на милость. Надо признать, что князь Александр Невский, как и его отец Ярослав Всеволодович, стоял у истоков организационного оформления ордынского ига, которое на два столетия придавит своей тяжестью Русь. В отличие от брата Андрея и в отличие от Даниила Галицкого и многих других тогдашних политиков Александр не верил в возможность сопротивления власти татарских «царей». Но ни осуждать, ни превозносить его за это я бы не стал. Его выбор был, по всей вероятности, неизбежен. Александр был прежде всего политиком, способным трезво глядеть на вещи и верно оценивать соотношение сил. Ибо в условиях несомненного, подавляющего военного превосходства Орды альтернативой проводимой им политике покорности и смирения могли стать только непрекращающиеся набеги ордынских войск, дальнейшее разорение Русской земли, истребление жителей, хаос и разруха и такая социальная, экономическая и демографическая катастрофа, которую Русь просто-напросто могла бы не пережить.

В памяти потомков Батый остался под именем «Саин-хан». Так называют его арабские и персидские историки, армянские хронисты, венецианец Марко Поло, живший при дворе императора Хубилая1. Это имя сохранилось в татарском эпосе и позднейших хивинских хрониках2; знают его и русские источники — и не только «Казанская история», в которой отразились прежде всего местные казанские предания, но и собственно русские памятники начиная по крайней мере с XV века3. Прозвище «Саин-хан» обычно переводят как «добрый хан»4, хотя встречаются и другие толкования: «умный», или «мудрый», «благоразумный», «высокородный» (так у Рашид ад-Дина) или же «царь отличный» (так у египетского историка начала XV века Ибн Халдуна). При жизни Батыя это прозвище, кажется, не употреблялось. Выдающийся английский востоковед Дж. Э. Бойл доказывает, что имя «Саин-хан» является не чем иным, как посмертным титулом Бату, «употреблявшимся с целью избежать упоминания его настоящего имени» (запрет на упоминание имён умерших правителей существовал в древнем Китае и других странах Восточной Азии и строго соблюдался монголами), и означает это имя всего лишь «покойный хан»5. Но даже если так, нельзя не отметить, что прозвище «Саин-хан» в средневековой монгольской истории закрепилось за одним лишь Батыем, стало как бы его вторым именем. И каким бы ни было его первоначальное значение, это прозвище воспринималось теми, кто употреблял его, как свидетельство определённых положительных качеств первого правителя Улуса Джучи.

Притом что в русской истории и в истории многих других народов Батый остался несомненным злодеем и разорителем, источники содержат и восторженные оценки его личных качеств. «Он был человек весьма справедливый и друг мусульман», — писал о Батые ал-Джузджани, вообще-то относившийся к монголам крайне враждебно6. «Исчислить дары и щедроты его и измерить великодушие и щедрость его невозможно, — читаем в «Истории завоевателя мира» другого персидского историка XIII века, Джувейни. — Государи соседние, властители разных стран света и другие лица приходили к нему на поклон. Подносившиеся подарки, являвшиеся запасом долгого времени, ещё прежде, чем они могли поступить в казну, он целиком раздавал монголам, мусульманам и всем присутствующим в собрании и не обращал внимания, малы они или велики. Торговцы с разных сторон привозили ему различные товары; всё это, что бы оно ни было, он брал и за каждую вещь давал цену, в несколько раз превышающую её стоимость. Султанам Рума, Сирии и других стран он жаловал льготные грамоты и ярлыки, и всякий, кто являлся к нему, не возвращался без достижения своей цели»7. А вот ещё несколько отзывов о правителе Улуса Джучи: «Бату… отличался проницательностью, правосудием и щедростью… Он был чужд нетерпимости и хвастовства» (Вассаф); «это был царь великий и милостивый» (анонимный автор «Родословия тюрок», сочинения XV века); «он был очень добр, за что народ прозвал его Саин-хан, то есть добрый, хороший хан» (армянский хронист XIII века Григор Акнерци)8. Итальянский монах Плано Карпини также отмечал щедрость Бату: он «очень милостив к своим людям»; правда, тут же итальянец пояснял, что Бату «всё же внушает… сильный страх; в бою он весьма жесток; он очень проницателен и даже весьма хитёр на войне, так как сражался уже долгое время»9.

Мы уже говорили о «чести», которую Батый оказывал русским князьям (и которая для многих из них была «злее зла»). Надо признать: за исключением тех случаев, когда задевались его личные интересы или нарушался принятый у монголов порядок (как это было с Михаилом Черниговским и Андреем Мстиславичем), князья получали от него то, ради чего приезжали в Орду: ярлыки, подтверждавшие их права на ту или иную землю, и защиту от набегов ордынских войск. Армянские, сельджукские и грузинские хронисты также в один голос говорят о том, что Батый милостиво относился ко всем правителям, приезжавшим к нему, удовлетворял их просьбы и щедро одарял их — разумеется, после того, как те изъявляли покорность и исполняли все положенные в таких случаях обряды. «…Начали являться к нему цари и царевичи, князья и купцы — все, огорчённые тем, что были лишены вотчин своих», — сообщает под 1251 годом Киракос Гандзакеци. И Батый, утвердившись во власти после вступления на ханский престол его ставленника Менгу, спешил навести порядок в подвластных ему западных областях Монгольской державы: он «судил по справедливости и возвращал каждому, кто просил его, все области, вотчины и владения и снабжал специальными грамотами (ярлыками. — А. К.), и никто не смел противиться приказам его». Киракос приводит сведения о путешествиях к Батыю двух армянских правителей, и в обоих его рассказах Батый предстаёт прежде всего милостивым ханом. Под тем же 1251 годом сообщается о поездке к сыну Батыя Сартаку армянского князя Гасана Джалала, «великого ишхана Хачена и областей Арциха» (нынешний Нагорный Карабах): Сартак «любезно и почтительно принял его и всех, кто был с ним… [и] повёл к своему отцу, [который] оказал ему высокие почести и вернул ему его вотчины… отнятые раньше у него тюрками и грузинами». (Правда, по возвращении в Армению Гасан подвергся нападкам и притеснениям со стороны эмира Аргуна, наместника великого хана в странах Закавказья, и вынужден был отправиться в Монголию, к Менгу. Позднее, в 1261 году, он будет убит по приказу Аргуна, но ещё позже и сам Аргун будет казнён правителем монгольского Ирана ильханом Хулагу.) А в 1254 году к Батыю явился царь Киликийской Армении Гетум I, чьё государство не было завоёвано монголами, но находилось с ними в союзнических отношениях (выплачивая при этом значительную дань и во всём подчиняясь им). «…Когда воцарился Менгу-хан, — рассказывает Киракос, — великий военачальник Батый, носивший титул царского отца (об этом титуле мы поговорим чуть позже. — А. К.), расположившийся и живший с бесчисленным войском в северных областях на берегу великой и бездонной реки, называемой Етиль (Волга. — А. К.)… послал людей к царю Хетуму с приглашением приехать повидать его и Менгу-хана. И тот, боясь его (Батыя. — А. К.), пустился в путь, но тайком и переодетый из-за страха перед соседями своими тюрками… ибо они издавна таили против него злобу за то, что он протянул руку татарам». (Вражда эта началась ещё в 1242 году, после того как царь Гетум, опасаясь вторжения татар, выдал по их требованию укрывшихся у него мать, жён и дочерей сельджукского султана Гийс ад-Дина.) Добравшись до Карса — города, подвластного татарам, Гетум дождался прибытия своих людей и подвоза богатых подарков для Батыя и великого хана и дальше двигался уже с соответствующей его сану пышностью. Его сопровождал посол самого Батыя, армянский священник Барсег, выполнявший различные дипломатические поручения правителя Улуса Джучи. Через Дербентские ворота Гетум направился к Сартаку, а затем к Батыю, и «там ему был оказан большой почёт и гостеприимство». Это было в начале мая 1254 года, а уже 13-го числа Гетум двинулся дальше — в Монголию, к великому хану Менгу, и, преподнеся подарки, также «по достоинству был почтён им». На обратном пути он сам или его люди вновь побывали у Батыя — и вновь остались довольны оказанным им приёмом10. Путешествие Гетума продолжалось около двух лет и стало важной вехой в истории армянской культуры и особенно армянской географии, а сам царь Гетум снискал славу «армянского Марко Поло», ибо по возвращении на родину рассказал «множество удивительных и неведомых историй… о варварских племенах, которые он видел и о которых слышал»; значительную часть этих историй Киракос Гандзакеци опустил в своём повествовании, «ибо кое-кому они могут показаться излишними». Напомню, что и послы сельджукского султана Гийс ад-Дина остались весьма довольны тем, как принимал их Батый, который «оказывал почёт, так что они стали предметом зависти обитателей мира»11.