— Вы сравниваете несравнимые вещи… разве можно сопоставить количество жертв…»

… и так далее, еще несколько вариаций на эту тему. Столб стоял, лошадка крутилась…

Статья была подписана: «Дитер фон Рабенауэр». Вот те на!

— Он действительно «фон»? — спросила Вера с любопытством.

— Почему бы и нет… — пожал плечами Леня. — Это не так уж редко встречается. Там никто дворян не расстреливал, все они живы-здоровы, — те, кто не разорился по пьянке. Дитер, правда, никогда не представляется «фоном» и вообще, насколько вы могли заметить, — не без ехидства добавил он, — очень хорошо воспитан…

Они с Верой сидели в забегаловке недалеко от Алайского, куда, после визита к Зинаиде Антоновне, она затащила его — есть манты. Леня, склонный к более приличным местам и менее острой кухне, всегда морщился при виде этих, изрезанных ножами и искорябанных вилками, пластиковых столов, дешевой, схваченной металлическими скрепками в местах трещин, посуды… Однако Вера утверждала, что здесь делают особые высокохудожественные манты, достойную копию с которых еще никому не удалось снять… Манты и вправду оказались очень вкусными, хотя и, как опасался Леня, слишком острыми.

Он сказал:

— Вот что действительно здорово, что рядом со статьей поместили репродукцию… Вы не представляете себе, какие двери это вам открывает…

— Жаль, что он еще и объясняет — что здесь изображено, — хмуро отозвалась она. — Это совсем нелепо… Терпеть не могу всех этих, объясняющих мне, что я хочу сказать своими картинами…

Леня придвинул к себе лист бумаги с переведенным текстом статьи, нашел нужное место:

«Название картины — „Аския“, что на узбекском означает: „состязание в острословии“. На деревянном помосте, „айва-не“, в ряд сидят мужчины в ватных халатах. Закинув головы и широко разинув рты, с пиалами в руках, они хохочут над чьей-то шуткой. Абсолютно застывшее пространство оглушает зрителя тотальным безмолвием первого ряда персонажей; взрыв смеха чреват контузией восприятия; все эти люди словно созерцают какие-то иные пространства, находятся в ином мире, в который мы бессильны проникнуть. За спинами этих, застывших в традиционном чаепитии, фигур, мелькая между платанами, проходит странная кавалькада полувсадников на полулошадях, некая процессия существ со странными головами, похожими на маски птиц, животных или каких-то неизвестных пришельцев. Они двигаются с флагами, с колотушками, вертушками, с воздушными змеями, и по отношению к застывшим в наркотическом обмороке смеха фигурам в чапанах очень подвижны и даже шумны.

Колористическое решение полотна чрезвычайно насыщенно: обозначены несколько звонких ясных цветов, горящих спектральной изначальностью, и по всему полотну основной аккорд чистых цветов отзывается в цветовых смесях и отзвуках, тону которых трудно дать определение. И этот контраст звучных тонов и грязно-серого цветового „гула“ сопровождения вносит в картину напряжение и ошеломительный драматизм»…

* * *

Пока он читал, она докурила сигарету и, как обычно обмакнув окурок в тарелочку с кетчупом, машинально легко провела несколько линий на квадрате неровно нарезанной бумаги, которую здесь предлагали посетителям в качестве салфеток.

— А мне кажется, все это верно… Да это и не важно! Поймите, что… Дайте, дайте немедленно этот набросок, да, вот этот, не смейте комкать! — он аккуратно вложил очередную «окуроч-ную» почеркушку в какую-то книгу в портфеле… Перехватил ее ускользающий взгляд… — О чем вы думаете, Вера?

— Представила сейчас, как радовался бы Стасик… — сказала она задумчиво. — Наверное, съездил бы мне лапой по затылку на радостях… О господи, как я не догадалась! Надо было повезти Дитера в Янгиюль! Германа Алексеича уже нет, но там живет племянница, Роза, и все картины бережет… — Вера откинулась на стуле, раздраженно сцепила руки замком. — Ну конечно, надо было показать его картины! Ведь Стасик ужасно талантлив!

— Станислав был человеком небольшого, но умного дарования, — осторожно возразил Леня, ковырнул вилкой в круглой коробочке из теста и, вздохнув, отодвинул тарелку… — Это был такой… Стасов, простите за каламбур… Думаю, со временем он стал бы прекрасным педагогом, что тоже не так уж часто встречается. Но не более того… Вы-то неизмеримо талантливее его!.. И, смею думать, он это прекрасно понимал уже тогда.

— О чем вы, что вы несете! — возмутилась она… — Вы понимаете, в каком возрасте Стасик погиб?! Ему было всего двадцать семь лет!

— Да-да, и он писал симпатичные пейзажи. А вы в двадцать семь лет…

— Молчите!!! Я вас ненавижу.

— Я это знаю… — грустно сказал он.

Месяца через два Дитер неожиданно появился у нее в студии.

Осторожно постучали в дверь, Вера крикнула: — Войдите!

Склонившись над мольбертом шестилетнего Саши Майкова, она показывала, как набирать на кисточку акварельную краску, как стряхивать лишнюю воду… Наконец обернулась. В дверях стоял Дитер, улыбался.

Она ахнула, вдруг страшно обрадовавшись, и удивилась самой себе — ну и что? Подумаешь, наверное, явился доукомплектовывать будущую выставку…

Он поцеловал ее, запачканную краской, руку, и сказал, что приехал дня на два, забежал вот повидаться, а ближе к ночи Леня приедет к нему в гостиницу… Может быть, Вера составит им?… Нет, сказала она, все эти поздние застолья отзываются наутро поздним подъемом, а ей рано вставать… Иначе свет уходит…

— Я понимаю. — сказал Дитер. — Не могу настаивать… Разрешите ли, я вас провожу?

Часа полтора он терпеливо дожидался, пока она закончит занятия с детьми… Потом помог убрать в кладовку детские мольберты, вымыть банки от краски…

Наконец они вышли…

Пока ехали в трамвае и потом еще минут пятнадцать шли пешком, Дитер объяснял ей, насколько современная индустрия по изготовлению имен в изобразительном искусстве отличается от того времени, когда славу художнику, — например импрессионисту, — очень медленно и постепенно составляли коллекционеры, критики, сами художники, пробивающиеся целой группой на выставках… — такое медленное завоевание рынка за счет упорства и жизней самих художников… Сейчас все в руках кураторов, объяснял он, — молодых людей с университетским образованием, которые выучили искусство на студенческой скамье. У них свои концепции развития этого искусства, свои идеи. Они и прогнозируют искусство согласно своим идеям; художников они находят, видя в них сырье, и создают их, как неких исполнителей собственных замыслов…

В этой индустрии есть определенные рычаги, определенные приемы, говорил Дитер, я верю, что вам предстоит многое пройти на этом пути… верю, что ваше имя… в современной индустрии…

— Увы, — сказала она полушутя. — Боюсь, что я — человек доиндустриальной эпохи…

Перед подъездом она остановилась — попрощаться, но Дитер, мягко взяв ее за локоть, улыбнулся и проговорил: