Десяток коней, чей дикий предсмертный крик был слышен в стане Владимира, забили к обеду. Хоть и немного досталось каждому осаждённому, но Ярополк всё равно наказал воеводам:

— Смотреть за всем строго, чтобы никто у другого кусок не вырывал, чтобы люди не обжирались, не то кишки завернёт.

Блуд, намаявшись за день, трапезничал с сыном уже ввечеру. Сладковатое мясо ели полусырым, тщательно его прожёвывая.

— Князь верное решение принял, — сказал Блуд, впервые за несколько дней ощутив приятную сытую тяжесть в желудке и придя от того в благостное расположение, — коней почти сотня, ещё мясяц продержимся.

— Ну, это ты загнул, батя, — возразил Огнята, — народу полтыщи, не меньше. Дней десять, а может, две седмицы. Чего делать-то, бать? Владимир нас переждёт. Сил-то не останется скоро, сегодня наковальню переносить помогал, аж темно в глазах стало, будто ночь наступила.

Вчера Блуда тоже качнуло так, что он рухнул на четвереньки, с трудом потом поднявшись, — сильно кружило голову, но сыну о том не сказал, постеснялся, перевёл разговор:

— Сторожу сегодня проверить надо. Прошлой ночью прошёлся, так половина спит.

— Меня от сытости тоже чего-то потянуло, — сказал Огнята, разваливаясь на потнике. Вскоре он уже засопел. Блуда тоже клонило в сон. Он намеренно не ложился, сидя на седле, собираясь проверить сторожу. Тело, отяжелевшее, не слушалось. «Посижу немного», — подумал. Не позволяя себе заснуть, окунулся в тяжёлую дрёму, когда сон мешается с явью. Он не услышал, скорее, почувствовал, как кто-то большой стоит перед ним. Блуд открыл глаза. Уже окончательно стемнело, и стоящий перед ним широкий муж показался ожившей игрой сна. Однако голос прозвучал настоящий:

— А я-то думал, тот или не тот Блуд войском водит? Как хазаринка-то твоя, жива? Парень, что рядом с тобой, на тебя похож. Сын?

Блуд чуть не свалился с седла, прошептав: «Чур меня!» Сразу всплыла в памяти ночь, когда они познакомились с Турином Ладожанином: воин его десятка, что привёл Турина отнимать взятую Блудом себе Чернаву, как собирались драться, как мирились потом. Смотри-ка, и Турин его каким-то чудом запомнил, если вообще это не блазен[206], а живой человек.

— Ты как здесь? — спросил Блуд, усилием воли прогоняя сон. Ладожанин присел на корточки. Полы чёрного коча, который носят кмети, распахнулись, явив воеводскому глазу топор за поясом и когтистую кошку на длинной, свёрнутой кольцами верёвке.

— Мои шумнули у ворот, сторожа переполошилась ваша. А я целый день за стенами наблюдал, знаю, где у вас мелкие прорехи, чтобы хоть одному, но проскочить в крепость. А тебя найти нетрудно было, каждая собака знает, где ты есть.

— Так ты у Владимира? — Блуд удивился в очередной раз.

— Тише! — остерёг Турин. — У Владимира, от него к тебе пришёл.

Блуд разглядывал посланца, насколько возможно было в темноте: Турин стал кряжистее, тяжелее, а так, казалось, не поменялся вовсе. Надо бы сполох крикнуть да схватить вражеского лазутчика, но Блуд уже знал, что не сделает этого, и боялся копаться в себе в попытке отыскать причину.

— Почему я? — спросил воевода, зная, впрочем, ответ: бесконечная распря с Варяжкой, преданным князю, аки пёс, голодающая в крепости семья, губительное бездействие Ярополка. У Ярополка, кроме Варяжки, близких нет никого.

И, не дожидаясь ответа от Турина, который не собирался отвечать, задал новый вопрос:

— Гуннар всё рассказал, как здесь сидим?

— Рассказал. С ним всё в порядке и с кметями, с ним пришедшими, тоже. Князь слово людям дал и волхву Белояру, что крови русской не прольёт более, потому Родень на щит и не взяли ещё. Потому и просит тебя моими устами: помоги Ярополка склонить к миру. Спасёшь не только себя и чад своих, но и людей, что в осаду забраны.

Блуд молчал, Турин не торопил его с ответом. В крепости стояла мёртвая тишь: ни огней, ни окриков. Кто-то с факелом — либо Варяжко, либо Вышата Лунь — прошёл вдоль по стенам, проверяя сторожу. Воевода думал. Что сейчас миром решить, что потом — конец всё равно один. Владимир схватит Ярополка, закуёт в железо либо отправит куда подальше с глаз долой. Ну не убьёт же он брата! Слово дал, да и помнят все, как осуждали Ярополка за смерть Олега, князю от Свенельда отвернуться пришлось. А потом? Что будет потом, если он сейчас откажется? Всё, что выслужил в жизни, пойдёт прахом. С другой стороны, клятву давал верно служить. Ну а сам князь тоже хорош! Так бездарно отдать княжение и погибать от голода в пограничной слободе, вместе с людьми, всё ещё верившими в него! Святослав, окажись в такой беде, вышел бы в поле да сложил бы голову в бою, ибо мёртвые не имеют позора.

— Что делать? — спросил Блуд. Турин сунул ему в ладонь что-то маленькое и твёрдое.

— На. Придёшь в наш стан, так это тебя ко князю и приведёт. Тут уж сам всё помысли, как сделать. Бывай, воевода, свидимся.

На ощупь определив, что переданная вещь — перстень, Блуд сунул в него безымянный палец. Оглянулся на безмятежно спящего сына: одобрил бы? Почему-то казалось, что нет. Огнята переполошил бы стан, и Турин при всей его бычьей силе и изрядном воинском умении вряд ли бы ушёл. А он не только выслушал тайного посланца, но и согласился помочь. Наверное, многие назвали бы это предательством. От этих мыслей стало гадко, как будто вляпался во что-то мерзкое.

Ко всем бедам прибавилась ещё одна: находники нашли водяную жилу, питавшую два колодца в крепости, воды в которых едва на всех хватало, а теперь, когда Владимировы воины вырыли ров, отводя жилу, её вовсе стало мало, тем более в стоявшую летнюю жару. Казавшийся спасением ливень шёл всего полчаса, едва прибив пыль, ненадолго принеся свежесть. Коней забивали больше, ибо кони, как и люди, страдали от голода и жажды (им теперь пить почти не давали); съедаемые гнусом, вызывали жалость, и смерть для животины казалась избавлением. Снова близился голод, отчаявшиеся слобожане даже уже не возмущались, потеряв к жизни интерес и ожидая хоть какого конца. И Блуд решился.

Ярополк стоял на прясле стены, опираясь на забороло, глядя на стан осаждающих. Рядом не было кметей, как обычно бывает, хоть стрелу со стана не добросить. Там, в чужом стане, был его сводный брат Володька, тот самый, которого он некогда презирал горячим юношеским превосходством. Как так случилось, что его, великого князя, продолжателя Ольгиных дел, народ отринул от себя? И тот самый молчаливый Володька с чужеземными полками находников безнаказанно топчет Русскую землю, чего не бывало уже от давних времён. Жестокий, никому не нужный погром древлян со смертью Олега виною в том? Но тогда почему земля позволяет уничтожать его руками другого брата? Может, чают, что Владимир будет лучше? Земле необходимо не только устроение, ей нужен защитник. Великая Ольга допустила печенегов под стены Киева, но они бежали, поджав хвосты, только при одном слухе о приближении Святослава. Ярополк старался в меру сил. Каждый день его был прожит для страны, а не ради праздности, и оттого было обидно так, что хотелось выть по-волчьи. А люди здесь, в Родне, думают, что он бездушен, морит их голодом, не сражаясь и не мирясь. Никому не ведомо, что за червь гложет княжескую душу, и страдание каждого он пропустил через себя, но молчит и держит в себе, а это гораздо тяжелее, чем броситься на вражескую рать. Погибнуть легко, но не положить дуром людей, виновных только в преданности князю, труднее. Вот тот же Живобуд, например, тоже переживает за своих людей, в душе он желает, чтобы Ярополка здесь не было, но из-за преданности и честности никогда об этом не скажет и так же молча умрёт за князя. Через седмицу будет Перунов день. Девять лет назад его отец Святослав вывел войска из Доростола на отчаянную битву с ромеями. В тот день пало много славных воинов, но Святослав не добился ничего. Ярополк не будет губить людей, он закончит всё до наступления праздника, да и не продержаться им до него.