Парень, энергично шагая, вышел из комнаты, а лысый взял графин и полил водой лежащего мужчину.

Поздним вечером Иннокентий и Мария сидели в кухоньке и чаевничали. Мария просматривала книжку со стихами, а Иннокентия охватило неприятного предчувствие: что-то его терзало, не давало отправиться спать — он знал, что не сможет заснуть.

«Наверное, нервы расшалились, — подумал он. — Осталось всего три дня, и тогда наступит новая жизнь, и это нищенское существование буду вспоминать, как кошмарный сон».

Об опасности предстоящего путешествия он старался не думать — море не озеро, оно часто штормит, тем более в этот осенний период, когда погода становится неустойчивой. Правда, вот уже неделю стоит одуревающая жара, на море — полный штиль, отсутствие какого-либо дуновения, движения воздуха. Даже сегодня вечером воздух был вязким, пропитанным зноем дня, давил на виски головной болью. Было тяжело дышать, сдавливало грудь, а особенно раздражало то, что Мария уткнулась в книгу, словно нет ничего более интересного на свете. Вот она читает стихи, рефлектирует и не думает о том, что через час наступит следующий день, и до их отъезда останется всего два дня. А она этого не знает, потому что он решил сказать ей об этом в последний день, чтобы она никому не проболталась или не стала вести себя подозрительно. Сегодня одиннадцатое сентября, а через час с небольшим, будет двенадцатое, а там… Тут он заскрипел от злости зубами, а Мария недоуменно вскинула на него глаза, как бы молчаливо тревожно спрашивая: «Что с тобой?» А его крутила, била тревога, ведь свой отъезд он наметил на ТРИНАДЦАТОЕ! Это число в его жизни всегда было сопряжено с неприятностями. И жара, от которой даже вечером нет спасения, и тишина. Тишина?!

— Тишина, Мари, послушай, какая стоит тишина! Нигде ни собака не гавкнет, ни корова не замычит, ощущение такое, что все кругом вымерло, — произнес он вполголоса. — Как и должно быть перед концом света.

— Что ты несешь, Кеша! Поздно уже, поэтому и тишина. Все спят. Пора и нам ложиться спать. — Мария оторвалась от книги, сладко зевнула и уменьшила огонек в керосинке. — Пойду, постелю. — Она встала и пошла в комнату.

Иннокентий посмотрел ей вслед, затем подошел к шкафчику, достал из-за бутылки с подсолнечным маслом сверток и развернул тряпку. С золотой пластины на него смотрело уродливое божество, оно, ухмыляясь, выставило вперед громадные персы. Он смотрел на языческое божество и не мог оторвать взгляд, не зная, что его больше привораживало — сам кусок золота или то, что на нем было изображено. Вдруг за окном забарабанили капли дождя.

— Слышишь, Кеша? Дождь начался. Поэтому и давило на душу, а сейчас полегче будет, — донесся из комнаты голос Марии. — Я окошко открыла, после дождя будет прекрасно спать, дыша свежим воздухом. Может, приоткроем и дверь, свежее будет?

Но надеждам ее не суждено было сбыться — дождь закончился слишком быстро, чтобы напоить прохладой наступающую ночь. Услышав, что Мария возвращается в кухоньку, Иннокентий быстро засунул маску себе за пазуху. Ему было неловко от того, что он взял без спросу ее вещь. Решил выждать, когда Мария отправится спать, и положить ее на место. Встал и вышел на улицу, бросив жене на ходу:

— Пойду подышу свежим воздухом в саду, а ты ложись — я скоро.

Он вышел во двор. Те несколько деревьев, росшие на крошечном участке, трудно было назвать садом, но все же… Прошелся до уборной, справил нужду, а когда вышел, услышал шум подъезжающего автомобиля. Сердце сдавило плохое предчувствие, и он, вместо того чтобы вернуться в домик, спрятался за старой развесистой грушей, моля Бога, чтобы автомобиль проехал дальше. Но чуда не случилось, мотор затих возле калитки. Хлопнула дверь авто, раздались приглушенные мужские голоса. Ему послышалось, что кто-то сказал:

— Это здесь. Небось дрыхнет гад, сны смотрит!

На говорившего цыкнули, и тот замолк. Послышался скрип открываемой калитки и быстрые шаги.

— Ты давай к окну, если что, стреляй по ногам! — властно произнесла темная фигура, поднимаясь на крыльцо.

Теперь у Иннокентия сомнений не было — пришли за ним. Марии он ничем не мог помочь — у дома находилось четверо людей, несомненно, вооруженных, а его армейский револьвер спрятан на чердаке. «Ей ничего не угрожает, — постарался убедить себя Иннокентий, — ведь изготовлением фальшивых денег занимался я, а не она. Допросят и отпустят. А вот если поймают меня…» Он услышал, как постучали в дверь, не зная, что она не заперта, затем раздался короткий вскрик Марии и грубый мужской возглас:

— Где он?! Давай, колись, сучка!

Больше Иннокентий не стал выжидать. Через пару десятков метров от дома начинались громадные виноградники винзавода. Согнувшись, двинулся к ним, но под ногами предательски хрустнула сухая ветка, он замер, и тут же услышал:

— Вон он! А ну стой, стрелять буду!

Больше не заботясь о соблюдении тишины, Иннокентий бросился вперед, стараясь как можно быстрее добраться до виноградников. Загремели выстрелы, одна пуля пропела совсем близко возле его головы, напомнив о прошлой боевой жизни. Влетев в виноградник, он не помчался сломя голову, шумом ориентируя преследователей, а наоборот, присел и на четвереньках стал осторожно, но быстро продвигаться между рядами.

«Бывший боевой офицер, а бегаю, словно сука!» — со злостью подумал он, но характер передвижения не изменил. Шум погони приблизился, беспорядочная пальба прекратилась, но то и дело слышались одиночные выстрелы. Очевидно, преследователи потеряли его из виду, и лишь стреляли в подозрительные места. Иннокентий напрягся, когда услышал, что рядом прошли два человека, один из них возбужденно произнес:

— Да не мог я промазать! Я его увидел на расстоянии всего метров шести и сразу выстрелил. То, что следов крови не нашли, еще ничего не доказывает!

— Знаю, видел, как ты упражнялся на стрельбище, — впечатляет! Но одно дело тир, а другое — реальные условия, — возразил ему злой недовольный голос.

— Да все равно не мог я промазать!

— Давай бегом отсюда, дашь оповещение о розыске особо опасного преступника. Надо перекрыть все дороги, железнодорожные станции. Не забудь о пограничниках, может, он захочет уйти морем — мы не знаем всех его способностей. Поднимай всех. Стрелок хренов!

— Да не мог я промазать с такого расстояния, разве что он заговоренный! — заныл собеседник, и по голосу Иннокентий опознал в нем местного милиционера Лютого.

— Не жуй сопли, выполняй приказ. И собери всех, кого можешь, — комсомольцев, чоновцев, активистов, — устроим на него облаву. Далеко не мог уйти, гад! Все, выполняй!

Иннокентий услышал поспешно удаляющиеся тяжелые шаги.

Услышав о собаках, Иннокентий стал пробираться виноградниками в сторону Генуэзской крепости. За спиной погони не было слышно, очевидно, его передвижение осталось незамеченным. Он остановился и достал из кармана кисет с самосадом. Он слышал, что запах табака сбивает собаку со следа, и, хотя особенно в это не верил, все же с сожалением рассыпал позади себя его изрядную часть, после чего продолжил путь. Полторы версты до крепости ему показались бесконечной дорогой, то и дело приходилось перелазить через ограждения. Наконец виноградники закончились, и ему, с бешено бьющимся сердцем в груди, пришлось осторожно выйти на дорогу — другого пути не было. Стараясь держаться края дороги, где была тень, он двигался быстрым шагом, еле сдерживая себя, чтобы не побежать.