Никита Сергеевич с присущим ему вниманием и житейской мудростью попытался убедить вождя в том, что все верят ему, беспокоятся за него, за общие дела.

Шло время. Сталин, казалось, забыл об анонимном письме. Хрущев тоже не напоминал, стараясь оттянуть время. Но Сталин все-таки вспомнил об анонимке.

— Я вам давал одно заявление. Вы с ним ознакомились? — спросил он Хрущева, пристально рассматривая его лицо.

— Ознакомился, товарищ Сталин.

— Ну и как? — Сталин смотрел в упор, в зрачки Хрущева; тот взгляд выдержал, откашлялся в кулак.

— Это какие-то мерзавцы написали. Негодяи или сумасшедшие! — голос Хрущева был твердым и убедительным.

— Как это так? — не верил Сталин, не сводя взгляд с глаз Хрущева. — Это же документ, и к нему надо отнестись очень внимательно и серьезно.

— Я убежден, товарищ Сталин, — Хрущев видел настороженный, застывший взгляд вождя и глаз не отводил. — Этот документ ничего общего с действительностью не имеет. Я этих людей знаю.

— Всех знаете?

— Многих. Никакие они не заговорщики. Это честные люди: секретари райкомов, председатели райисполкомов, директора предприятий. Абсолютно уверен, что Попов никакой не заговорщик. Трудится в полную силу, о деле беспокоится, переживает, когда недостатки захлестывают. У меня нет никаких сомнений в нем!

Хрущев умел убеждать даже таких упрямых, как Сталин, и его уверенность не могла не воздействовать на вождя. Тот долго молчал, ходил по кабинету, прикуривал трубку, и все это время Никита Сергеевич стоял в напряжении — решалась судьба людей, а может, и его судьба…

Пауза затягивалась. Сталин любил такие минуты, испытующе оглядывая низкорослого, начавшего полнеть секретаря МГ и МГК; в прошлом случалось, что человек не выдерживал затяжных пауз и принимался раскаиваться в мелочах, называя фамилии тех, кто был рядом.

— Вы считаете, что документ не заслуживает внимания?

— Не заслуживает, товарищ Сталин. Это, по-моему, откровенная провокация.

— Откуда у вас такая уверенность? Вы еще плохо знаете людей. А люди бывают, — Сталин выругался по-черному, — …сволочи, шпионы, продажные шкуры. Никому нельзя верить!

— Люди в большинстве хорошие, товарищ Сталин. А как они трудятся! Я недавно был на Метрострое и удивился: по колено в холодной воде, в грязи стоят, на себе бревна тащат в забой. Там же увидел и секретарей райкомов партии. Люди трудятся мно…

— Люди — это навоз, бесформенная масса. А массе нужен твердый руководитель с железной рукой и характером. У нас много слюнтяйства. Потребовать некому. Завод не выполнил план, а директор и парторг не за решеткой. И это рядом с вашим горкомом. А вы: люди работают… Что будем делать с заявлением? — после небольшой паузы спросил Сталин, остановившись лицом к лицу с Хрущевым.

Достаточно было секретарю МК сказать, что надо как следует разобраться, как тут же последовала бы команда на арест (список «заговорщиков» в письме), и люди после пыток сознались бы в «преступлениях против партии и народа». Хрущев заслужил бы похвалу Сталина: только пришел и сразу же обнаружил заговор. И не только Сталина…

— Анонимку, товарищ Сталин, надо уничтожить. А люди пусть работают.

— Под вашу личную ответственность! — пригрозил Сталин указательным пальцем…

Хрущев знал, что вождь будет цепко держать в памяти «главного заговорщика» — секретаря МК Г. Попова; он уже «прицелился» к нему, рано или поздно вспомнит Попова и упрячет на Лубянку. Хрущев решил «убрать» Попова подальше от Москвы, с глаз вождя и Берия, назначив его директором завода в одном из волжских городов. Он как в воду глядел: не прошло и полгода, как Сталин спросил:

— А где Попов?

— Попов в Куйбышеве, — ответил Хрущев, стараясь оставаться спокойным под жестким взглядом Сталина.

— В Куйбышеве… — Сталина это сообщение успокоило, — «главный заговорщик» не в Москве, и потому он не опасен…

Так, благодаря Хрущеву, благополучно закончилось мало кому известное «московское дело», а оно, по замыслу Берия, должно было повторить «дело» Кузнецова, Капустина и других ленинградцев, павших от рук Берия — Абакумова.

Поздним вечером в кабинете Лаврентия Павловича прокручивали пленку с записью беседы Сталина с Хрущевым; Берия нервничал, хватался за голову, вскакивал, не раз чертыхался, прислушивался, наклонив голову к стоявшему на столе динамику, вздыхал…

В те годы заметно охладевает Сталин к своим недавним друзьям Ворошилову, Молотову, Кагановичу, Микояну. Похоже, он решил постепенно избавиться от них — свидетелей его интриг, расправ, ошибок, колебаний. Но они имели в народе колоссальный авторитет, и вождь решил исподволь готовить их уход с политической арены, а потом — и из жизни. На одном из совещаний с участием членов Политбюро и группы военных обсуждалась программа развития советского Военно-Морского Флота. Выступили многие участники совещания, одобрившие предложенный план строительства новых дорогостоящих кораблей. Диссонансом прозвучало выступление маршала Ворошилова, заметно оторвавшегося от реальных возможностей страны. Сталин не преминул поддеть своего недавнего друга: «Нэ понимаю, зачем таварищу Варашилову хочется ослабить наш Военно-Морской Флот?» На фоне одобрительных, чаще верноподданнических выступлений Сталин решил показать всю несостоятельность и явную некомпетентность бывшего наркома, занимающего важный пост члена Политбюро…

По предложению Сталина многие участники совещания были приглашены в кинозал на просмотр фильма. В зале, как это тогда было принято, на столах стояли вазы с фруктами и бутербродами.

К столу, за которым сидел Ворошилов, только что раскритикованный Сталиным, никто не подошел и не сел рядом с полуопальным маршалом, согнувшимся и ни на кого не смотревшим, в одиночестве дожевывающим бутерброд. Люди, хорошо оттренированные в дворцовых делах, знали всю опасность нахождения на виду у Сталина рядом с тем, кто был раскритикован вождем, кто отторгнут им от себя.

Сталин заметил вынужденное одиночество Ворошилова и, как хороший актер, разыграл сцену милосердия и внимания. Он подошел к маршалу и с легким упреком в голосе обратился к Берия:

— Лаврентий, нам надо лучше заботиться о товарище Ворошилове. У нас мало таких старых большевиков, как Клим Ворошилов. Ему нужно создать хорошие условия.

Это было открытое лицемерие Сталина, уже много лет постоянно третировавшего Ворошилова. Многие знали, что Сталин уже не приглашал его на дачные застолья в Кунцеве. И если до войны требовал росписи маршала на проскрипционных списках приговоренных к высшей мере наказания, то в послевоенные годы он лишил Ворошилова участия и в этих делах.

Берия, хорошо знавший повадки и приемы вождя, хитро использовал его намерения. Не единожды он клал на стол генералиссимуса показания обвиняемых, разумеется, выбитые на допросах «с пристрастием», по подозрению Молотова, Ворошилова и других из недавнего окружения Сталина. Вождь брал эти показания и складывал в сейф до лучших времен…