южного неба, те же хоромы епископа с резьбой по стенам, тот же знакомый с детства до мелочей княжеский двор. Здесь когда-то ему довелось впервые сесть на коня и ощутить радость и страх верховой езды. А вот тут, возле крыльца, в последний раз Владимир виделся с матерью. Княгиня Мария провожала его тогда в Ростов и долго-долго махала вслед белым платком, словно чувствуя, что расстаётся с сыном навеки. Не знал, не ведал тогда юный княжич, что матери, живой и здоровой, больше не увидит он никогда.

С трудом Владимир подавил внезапно нахлынувшие в душу воспоминания. Не время. Он остановил коня возле парадного крыльца, спешился и размял занемевшие ноги. Усталый скакун принялся было жевать притоптанную сухую траву, но подоспел конюх, ухватил его под уздцы и отвёл в конюшню.

Навстречу Владимиру из сеней прошествовала молодая мачеха, княгиня Анна, разодетая в дорогие одежды. Платье с золотой прошвой, соболья шапка, под которую надет был белый шёлковый убрус, золотые украшения на руках и на шее — всё это придавало величие и важность надменной красавице.

Анна почему-то напоминала Владимиру куклу, вырезанную из дерева, которую, будучи маленькой, сестра Янка рядила в лоскутки от старых материнских платьев. Высокомерие и какая-то холодная, неживая красота молодой княгини неприятно поразили юношу.

«Эк же её вознесло!» — подумал он изумлённо.

Княгиня коротко осведомилась о здоровье Владимира и пригласила его в терем, велев слугам истопить баню, а после бани подать на стол брашно и вино. По-русски она говорила уже довольно хорошо, хотя и с небольшим акцентом.

— Отец где? — спросил Владимир, беспокойно озираясь.

— В Киеве. Скоро ждём, — бесстрастным, размеренным голосом ответила ему Анна.

Владимир со вниманием озирал стены, мебель, чермную посуду, книги в дорогих окладах. Всё здесь напоминало ему детство, даже любая мелочь. Будто ничего не изменилось с той поры, когда он покинул родной дом. Только... княгиня Анна, сия разряжённая поганинка, которая возомнила о себе невесть что — она лишняя! Эх, как бы хотелось Владимиру выгнать её отсюда, отобрать одежды, нарядить в убогое домотканое платье! Хотя пусть остаётся, на потеху всем, в этом полушутовском наряде. Нечего влезать дочери дикого хана в русскую княжескую жизнь! Кабы не отец...

Владимир круто повернулся и жёстко, из-под полуопущенных ресниц взглянул на Анну. В серых глазах его молодая половчанка уловила недовольство и даже гнев. Ну нет, ничего она не позволит против себя этому мальчишке! Какой лиходей! Как смотрит!

Анна гордо вскинула вверх голову.

Владимир с трудом удержал на устах улыбку.

«Дура она, хоть и строит из себя великую и высокородную! А сама!» Нет, не стоит она ни гнева его, ни слов никаких он ей не скажет. Зачем, всё равно: в одно ухо войдёт, через другое вылетит.

Тем часом княгиня искоса пристально наблюдала за Владимиром. Красен он. Росту молодой князь будет чуть повыше среднего, лицо у него смуглое, нос с горбинкой, как у грека, очи большие, тёмно-серые, с долгими бархатистыми ресницами, а волосы и борода густые и рыжеватые. Засмотрелась молодая Анна, но одёрнула себя: непристойно. Смутившись, она потупила взор. Так стояли они долго друг против друга, не зная, о чём говорить.

Наконец, Владимир нарушил молчание:

— Я в баню пойду, помоюсь с дороги. А ты, княгинюшка, не жди меня. Верно, нескоро возвернусь. Ибо после ещё в церковь домовую пойду, Господу помолюсь. Свечку поставлю за здравие твоё, отца и чад ваших. Ну, чего глядишь?

— Матерью величай меня, — всё так же размеренно, ледяным голосом промолвила Анна.

— Матерью? — Владимир невольно рассмеялся. — Да какая ж ты мне мать?! В жёны ведь годишься. Токмо, видать, воля Божья, что стала ты отца моего женою. Ведай, княгиня: была у меня мать, преставилась, и никакой иной иметь я не могу.

Анна обиженно надула губки, круто повернулась и молча пошла к дверям горницы.

— Не обижайся, княгиня! Никоего зла тебе не желаю! — крикнул Владимир ей вослед.

«Тоже мне, мать новоявленная выискалась! — Он презрительно усмехнулся. — Половчанка дикая!»

С улицы внезапно донёсся шум, по терему забегала челядь, заскрипели ворота княжьего двора. Из сеней послышался громкий голос одного из гридней:

— Князь Всеволод Ярославич!

Владимир стремительно выскочил на крыльцо, сбежал со ступеней вниз, едва не сбив с ног метнувшегося в сторону конюшни холопа, и с восторгом бросился в объятия вышедшего из возка отца.

— Как же вырос ты, сынок, возмужал! — Радостно улыбаясь, Всеволод горячо расцеловал своего первенца в щёки, в чело, огладил по непокорно вьющимся рыжеватым волосам. — И борода растёт, усы тоже. А я, я постарел на целых четыре года. — Он тяжело вздохнул. — Ну, как там в Ростове? А Берестье, что ляхи пожгли, отстроили? Расскажешь потом обо всём подробно. А сейчас так, в двух словах.

— Да Бог миловал, отче. Берестье отстроили, в Ростове тож покуда покой да тишь. В Ярославле, правда, встань случилась, да дружинники с воеводой Иваном вборзе люд усмирили. Отче, скажи, отчего се исходит? — спросил вдруг Владимир.

— О чём это ты, сынок? — не понял Всеволод.

— Ну, встани сии, бунты.

— То, сынок, еретики их разжигают, служители Перуновой веры — волхвы.

— А может, тиуны излиха свирепствуют?

— Может, и так. Бог знает.

— Нет, отец. Неправедно сказываешь. Спроси любого смерда, он тебе ответит: «Замучили поборами тиуны. Невмочь боле терпеть. Пахать землю, и то не на чем». Что же вы со братиею думаете? Смута ведь пойдёт по всей Руси. Уменьшили бы поборы, мир земле нужен. Боярин с простолюдином в мире жить должны.

Как же можно уменьшить поборы, если сами мы тяжко пострадали от половцев! Вот и приходится взимать большие дани с Ростовской земли. Переяславское-то княжество всё разорено!

Как поборы уменьшить? А вон, гляди! — Владимир указал на стоящую у окна разряженную в шелка княгиню Анну. — Обойдётся твоя княгиня, поживёт чуток победнее, зато люд спокоен будет. Ишь, злато на себя напялила!

— Ты мою княгиню не трогай! — рассердился Всеволод.

— Эх, да разве ж в княгине дело?! Обленились мы совсем, отец, погрязли в роскоши сей. А ты предков наших вспомни: Владимира Красно Солнышко, Святослава Воителя, Мстислава Храброго, отца своего, Ярослава, вспомни. Что, была у них в теремах роскошь этакая? Али жёны их златом блистали?

— То, сын, иное время было. И надо же смердам показать, что ты князь, оденься побогаче, получше, и