— А я умею читать и писать! — Винта вздернула голову. — Я могу жить одна, я жила! И теперь я буду очень-очень осторожной!

На этом разговор закончился — принесли ужин. Мы, не завтракавшие и не обедавшие, встретили горячее мясо с овощами с большим энтузиазмом. Сюрпризом стало то, что Винта посмотрела на нас… а потом взяла нож в правую руку, вилку в левую и стала аккуратно есть.

— Винта, как звали твою маму?

— Оридия лен Санрини.

«Лен»? Ещё одна неожиданность.

— А когда она исчезла?

— Два года и месяц назад… — Глаза Винты набухли слезами.

— Мы поищем, обещаю, сделаем, что сможем, — я посмотрела на Холта, тот кивнул.

— А где папа?

— Не знаю, я его никогда не видела.

— А что говорила мама?

— Что он на корабле уплыл, и мы ждать должны.

Дождались. Двенадцать лет… Что бы там ни было, но Винту нужно было вытаскивать из этого круга сломанных надежд.

— Знаешь, Винта, у меня тоже нет мамы.

— А что с ней случилось?

— Познакомимся поближе — расскажу…

Мы с Винтой, Соль и Ссэнасс пошли спать в одну комнату, ту самую, где была широкая кровать и плясали за стенкой. Холт отправился в противоположную.

О результате ночных бдений мужа я узнала наутро.

— Прибыл ещё один полк. Город окружён, дороги перекрыты. Мэр, начальник полиции, начальники таможни и порта арестованы. Три отделения полиции взяты, всех полицейских повязали — вряд ли кто-то сохранит свой пост. Квартал иностранных купцов оцеплен. Склады сейчас обыскивают. А в гавань с ночным приливом войдёт королевская эскадра. Другая эскадра движется наперерез к Симире — может быть, успеют ещё кого-то перехватить. А потом наши встанут там «с дружественным визитом», и поведём переговоры через посольство: в торговле и хороших отношениях с нами они ой как заинтересованы.

Ух ты! И всё это за один день…

— Есть первые результаты. На «Летучей рыбе» — одной из шхун из нашего подозрительного списка — в трюме нашли трёх девушек. И ещё двух — в одном из купеческих домов.

— Что будет с купцом? — заинтересовалась я.

— Ну, раз он совершил преступление на земле Таристы, то и отвечать придётся по нашим законам. А что у нас за работорговлю — сама знаешь.

Слышала. Однозначно — конфискация имущества и смерть. Ну и воплей же будет!

— Да, шум будет. Но если простить — уважать нас и наши законы не станут никогда. А если выяснится, что за белокожую наложницу можно заплатить не кошельком, а головой, аппетиты резко поубавятся. И, кстати, из столицы — разбираться с виновными и искать пропавших — по просьбе короны едут двое магов. Работорговлю у нас очень не любят…

— Рейн, но как вышло, что это длилось годами?

— Как? Думаю, ответ надо искать в Лореции. Почему те жалобы, которые писались, ложились под сукно? И как вышло, что чиновники сплошь оказались коррумпированы, но никто этого не заметил? Сита, — посмотрел внимательно мне в глаза, — где-то в Лореции прячется огромная акула. И она наверняка знает, что охота началась!

Дальше, предсказуемо, Рейн предложил отправить меня в гости к ньеру Расселу… годика на три. Пока всё утрясётся.

Я огрызнулась, напомнив о «в горе и в радости».

Он ткнул пальцем в колыбель Соль.

Я показала на ларру и добавила, что пусть хоть сейчас разведётся, я, как свободная женщина, сама потащусь за ним хвостом.

Рейн обречённо вздохнул… Но, по-моему, он был рад!

За покупками для Винты Рейн отрядил со мной четырёх гвардейцев. А одетой в плащ девочке велел держать рот на замке — саму её под капюшоном было не разглядеть, но вот голос… Когда вырастет, это дитя сможет командовать без рупора флотилиями или работать корабельной сиреной — такую услышишь с другого берега моря!

Сам Рейн мирно устроился у стола с бумагами и никуда не рвался.

— А зачем? — поднял он на меня взгляд. — Заметь, мы тут опять как бы и ни при чём. Был зануда-инспектор, была его страдающая нездоровой любовью к рыбе и любящая запасаться продуктами впрок служанка… — подмигнул, — даже если кто-то и свяжет наше исчезновение с тем, что происходит в городе, лиц всё равно никто толком не запомнил. А в иной обстановке, в другой одежде, с изменившимися манерами нас будет и не узнать. Я тебя сейчас и отпускаю спокойно, потому что ты собираешься в места, куда не заходила раньше, да ещё как знатная ньера. Ну и, разумеется, под охраной.

Покупки были предлогом. Сначала мы поехали на улицу Суалибили — мне хотелось взглянуть на наш дом. И было на что…

От здания остался закопчённый остов. Все окна были окружены широким ореолом сажи, видно, полыхало сильно. Крыша провалилась. По улице плыл запах горелого. У входа в бывший магазин по лужам чёрной грязи бегал туда-сюда ньер Петронио без головного убора — судя по всклокоченной шевелюре, ювелир драл на себе волосы. Винта открыла было рот, но я поднесла палец к губам, и девочка послушно промолчала.

Мои чувства были двоякими. С одной стороны, это несчастье спровоцировало наше присутствие, с другой — ньер Петронио снял хрустальные люстры, но ни намёком не дал знать об опасности женщине с грудным младенцем, которую хотели сжечь живьём, чтобы избежать огласки.

Так что пусть разбирается сам. Застрахован — молодец. Нет — погорел. Хотя на месте страховщиков я бы притормозила выплаты, прослышав о хрустальных люстрах.

Потом, руководствуясь указаниями Винты, мы поехали туда, где девочка жила до того, как мама пропала, а её саму выселили из дома. Карету пришлось оставить за углом — в узком переулке, круто спускавшемся к морю, той было бы негде развернуться. Двое гвардейцев пошли с нами. Я не возражала — даже если все бандиты уже повязаны, свою долю случайного везения я исчерпала на месяц вперёд. А бережёную Рианнес бережёт.

Винта привела нас к небольшому белому домику с голубой деревянной дверью. Садика перед ним не было, только рядом со ступенькой у двери стоял один горшок с неизбежной красной геранью. На двери висел начищенный латунный молоток в форме кошачьей мордочки с кольцом в пасти.

Я постучалась. Через минуту послышались быстрые шаги и голос:

— Кайта, Кайта — это ты?

Лязгнул засов, дверь распахнулась, и мы увидели симпатичную молодую женщину, торопливо вытирающую испачканные мукой руки о широкий белый фартук.

Мы уставились друг на друга.

— Добрый день? — В конце приветствия звучал явный вопросительный знак.

— Мы с племянницей, — я положила руку Винте на плечо и сжала пальцы, — ищем прежних жильцов этого дома.

— Зачем? — Хозяйка попыталась сдуть со щеки упавшую на лицо светлую прядь. Та приподнялась и снова упала на щеку. Вздохнув, женщина укоризненно посмотрела на ладонь в муке и заправила прядь за ухо.