Потом поднялся, подошел к бабуле, посмотрел на нее, как ему самому про себя показалось, затуманенным и благостным взглядом и сказал:

– Свои мы, матушка, свои, что ни на есть русские, просто не в себе были долго, чумные головой были, заблудшие…

Смотрительница приюта большими небесно-прозрачными глазами смотрела на Сашку:

– Царица небесная, так бы и сказали, что запойничали, свожу завтра к Святому Пантелеймону в нашу пскопскую Троицу, не такие исцелялись. Где ж ваши-то все теперь, откудава вы, робятки?

– Очень издалека, мать, – сказал подошедший Женька. – Я вот даже и не помню, – неловко замялся он, вспоминая кадры из старых фильмов про дореволюционные времена, и перекрестился. – Вот те крест! Какой год-то сейчас и месяц?

– Март уж на носу, сыночка, на дворе, семнадцатый год идет, – с состраданием к болезным ответила бабушка и пошла к столику, где стоял огромный, видавший виды самовар…

Семнадцатый снежный

Остаток ночи братья провели в более конструктивном режиме. Во-первых, они выслушали про самый лучший, Богом хранимый Псков с его величайшими древностями и достопримечательностями; про то, что пока в столице бузят и война идет – народ совсем безбожным стал, за что всенепременно поплатится; что цены растут как на дрожжах, что в городе полно военных и раненых, а городская Дума снюхалась с «революцинерами» и депутатики несут черти-что – прости Господи. Что на Завеличье давеча военные совсем перекрыли путь на Ригу, и даже в Печоры не попасть, что где-то рядом царь-батюшка ездит на своем поезде и собирает войско крамолу питерскую выжигать. А что ее там выжигать, коли у них во Пскове ужасные листовки выпускают и добрым людям подсовывают, что денег нету и совсем жисть плохая стала.

Оба брата были удивлены перемене в бабушке, когда та увидела перед собой золотой червонец. Быстро крестясь, она спрятала его куда-то в юбки, накинула на себя доху и уже через полчаса принесла братьям длинные «польта», яловые сапоги и вполне сносные, как сказал Кобылкин, котелки с меховым подбоем. Надев все это на себя, они стали похожи непонятно на кого: то ли дворяне, то ли чиновники, то ли мещане или купчишки. Бабушка настойчиво нахваливала вещи, которые удивительным образом под утро умудрилась добыть за золотой червонец: и модные, и фасон хороший, а уж сидят как!

Впервые братьям удалось наладить контакт с человеком из прошлого. Главным из того, что выяснили братья, была дата: они попали в 1 марта по современному календарю. Кое-как бабушка объяснила братьям, в какой стороне находится чайная, где можно перекусить. А находится она на базарной площади, так что надо идти или по Сергиевской мимо губернского правления и Василия-на-Горке, или выйти на Великолукскую мимо гошпиталя, который не гошпиталь, а Поганкины палаты, и идти ко старинному Крому со святой Троицей, которую отовсюду увидишь издалека, и за церковью Михаила Архангела направо, где торговые ряды.

В утренние часы на вокзале почти не было ни жандармов, ни армейских, да и быть им там незачем. Братья погуляли по городу, подивились красивому мосту через реку Великую, полуразрушенными, в снежных заплатах, остатками когда-то высоких крепостных стен и башен белокаменного кремля, старинными, совсем не похожими на сибирские церквами. Уже в чайной, в углу, чтобы не привлекать внимание, они наконец обсудили свое положение.

Женька подул на стакан с кипятком, оглянулся на мужиков по соседству, которые, похоже, из деревни на торг приехали, и сказал брату:

– Никогда не думал, что город без автомобилей так здорово выглядит – как большой парк отдыха, с лошадками, санями и тележками. Красивый городок, чем-то наш Томск напоминает, в районе Лермонтова, только у нас домишки покрепче, понаряднее и повыше, и кирпич везде красный, а здесь все белое: и камень, и церкви, и снег… Зачем столько церквей-то, Саш? Прямо на каждом шагу. Или у нас раньше столько же было? А народ на улицах, обратил внимание? Какой-то хмурый, насупленный. Что дальше делать-то будем? А чего там эти, около развалин, спорили про музеи и революцию?

– Это они про местный Кремль спорили, говорили, что только негодяи могут выступать за реставрацию стен и башен, что это варварство, что это убъет очарование и дух святого древнего места. А про революцию сожалели, что она никогда не случится на их веку, и сами цари Конституцию никогда не даруют. Местные интеллигенты какие-то, как я понял. Слушай, Жень, потом обсудим детали дореволюционного быта, когда вернемся. Давай по плану. Счас, – Сашка повернулся на стуле, ища глазами бармена, который своим грязным фартуком, косовороткой и огромным подносом в руках так их позабавил вначале. – Эй, уважаемый, не могли бы вы принести нам вашего судака на пробу и пирогов побольше, с брусникой, кабанятиной, и этого, как его, сбитня по стаканчику!

Наклонившись к Женьке, Кобылкин тихо пояснил:

– Псковский судак в Питере до революции считался лучшим, под его маркой там даже подделку гнали, из других мест. Грех не попробовать, да за такие копейки, наших с тобой денег здесь на год обжорства хватит, так что лопай. А сбитень – это типа пиво, только из меду. Но только несколько глотков и все, сразу предупреждаю!

Через некоторое время, пережевывая завтрак, братья медленно проговаривали план работы в новых условиях. Кобылкин, как всегда, уточнял план действий вслух не столько для Круглого, сколько для самого себя, периодически осматриваясь по сторонам и убеждаясь, что они никому не интересны:

– Ты помнишь, что сюда царский поезд приедет где-то после семи вечера? До часу ночи военные и гражданские чины будут пугать Государя и вбивать ему в голову мысль о том, что все очень и очень плохо, генерал Рузский уже вчера все проговорил с Родзянко. В общем, я тебе про это рассказывал, от Николая уже мало что зависит, если б заговорщики сами посмелей были, то и не уговаривали бы Царя целые сутки. Короче, с часу ночи и часов до одиннадцати завтрашнего дня у нас есть с тобой время уговорить царя бежать или уйти с казаками, ну и вообще прочистить ему голову как следует. Примерно в пятнадцать он уже откажется от престола, когда почитает телеграммы командующих фронтами, потом примет депутатов и подпишет отречение. Нам нужно попасть в спальный вагон до часу ночи. Дальше уж как получится.

– А как мы царскую ФСО обойдем? – настороженно, с подозрением прошептал Круглый. – Да местные вроде как и милицию выставить должны на вокзале.

– Во-от, охраны немного будет, все в растерянности, кругом бардак, туда сюда всякие начальства шныряют, плюс темнота, плюс плохое освещение в тупике, куда они загонят поезд. Нам надо быть понаглее и, если что, Круглый, тихонько скрутить одного бойца. Помнишь схему вагона? В тамбуре, но очень и очень тихо. Эх, в крайнем случае нас типа пристрелят, и мы вернемся домой, понял?

Обо всем договорившись, братья решили устроить себе экскурсию по древнему городу и медленно двинулись в сторону вокзала. Всю прогулку Круглый расхваливал вкус и дешевизну «древней еды», сравнивал ее с Макдональдсом и «Сибирским бистро», сравнение получалось не в пользу последних. Кобылкин же, глядя по сторонам и периодически выступая экскурсоводом для Круглого, мучительно придумывал и перебирал слова и действия, чтобы император поверил им на слово.