– Угощение у нас скромное, не готовились мы к гостям, но уж не обессудьте, – Николай Алексеевич обладал очень бархатистым тембром голоса.

Уставленный едой и бутылками стол опровергал утверждение хозяина о скромности застолья: в середине возвышался изящный графин с настойкой приятного светло-коричневого света, в белых, с крутыми краями блюдах – закуски на любой вкус, а самое главное, рассыпчатая, по-русски сваренная картошка. Внутри дома ничего не напоминало о жаре, каменные стены держали естественную температуру, и после душных улиц и разогретой машины гости ощутили долгожданное облегчение.

Бриджит, за долгие годы совместной жизни приученная мужем к национальному гостеприимству, все время подкладывала что-то гостям на тарелки. Все, кроме Геваро, с аппетитом выпили водочки, и не по одному разу. Атмосфера не располагала ни к чему серьезному, однако каждый участник застолья держал в голове ту минуту, когда придется начать важный для гостей разговор. Уже было покончено с горячим, хозяйке оставалось предложить всем кофе, и тут Николай Алексеевич поднялся и предложил прогуляться по саду. Как выяснилось, садом Самсонов называл крошечный дворик с задней стороны дома, сплошь засаженный деревьями. Вся прогулка по нему заняла бы не более трех минут. В лиственной тени друг против друга стояли садовые скамейки. На одной из них уселся Климов с Наташей, а на другой Самсонов и Геваро.

– Ну, теперь, когда желудки наши спокойны и душеньки светлы взаимной дружественностью, начнем нашу беседу. Вы ведь приехали что-то у меня спросить?

Геваро чиркнул глазами по Климову и, убедившись, что тот не горит желанием первым брать слово, приступил к рассказу. Время от времени он просил Алексея подтвердить тот или иной факт, и тот подтверждал. Чем дальше речь заводила Геваро, тем больше хмурился Самсонов, а после рассказа о взрыве на кладбище губы Николая Алексеевича мучительно дернулись.

– «Махно умер, рапсодия жива!» Мы хотим узнать, что это может означать. И здесь, в Париже, нам не к кому в данный момент обратиться, кто бы лучше вас разбирался во всех закоулках русской истории, в ее тайнах.

Самсонов долго смотрел куда-то вдаль. Его молчание так затянулось, что собеседникам впору было подумать, что над ними издеваются, ломают комедию.

– Знаете, что самое удивительное в вашей истории? – Голос бывшего директора Тургеневской библиотеки словно обесцветился. – То, что все вы до сих пор живы и что я вижу вас у себя. Думаю, вам надо убираться из моего дома, причем побыстрее!

Сказано это было таким резким и нелицеприятным тоном, что гости начали подниматься, хоть и несколько ошарашенные. Геваро попробовал выправить ситуацию, пустив в ход свою фирменную улыбку одной стороной рта:

– Вы изменились, дорогой Николай. Прежде были посмелее!

Глаза Самсонова налились гневом.

– Если бы вы имели хоть малейшее представление, какую вы чушь сейчас несете, вы бы извинились. Но я ничего не требую от вас. Только уходите!

Он повернулся к ним спиной, ожидая, что они, наконец, оставят его дом.

Геваро и Климов уже прошли в дом и направились к выходу на улицу. Наташа задержалась и бросила в спину своему прежнему опекуну:

– Вы говорите, что нам угрожает опасность, и в то же время гоните нас из дома. Это благородно, Николай Алексеевич! Я не ожидала этого от вас! Прощайте! Навсегда!

Старик тяжело повернулся к ней. Во всем его облике читалось страдание. Они встретились глазами, два русских человека, в пригороде Парижа.

– Верни своих дружков! И пусть проходят ко мне в кабинет! Только пеняйте потом на себя!

Бриджит уже приготовила кофе и собиралась угостить гостей необыкновенными французскими пирожными. К появившемуся из сада Самсонову она бросилась с вопросом: ну где же все? Но Николай Алексеевич только коротко цикнул на супругу, и она скрылась в дальних комнатах.

Кабинет Самсонова находился на втором этаже, и вела к нему очень прихотливая лестница. Чтобы без помех подняться по ней, нужна была некоторая сноровка. Первым в свой кабинет вошел хозяин, зажег свет, потом туда легко впорхнула Наташа, а уж последними пересекли святая святых дома Геваро и Климов.

– Я сюда никого не пускаю. Заходите, только вот присесть здесь негде, так что будете слушать меня стоя.

Дверь сама собой неслышно затворилась.

– Я, если хотите знать, ждал вас всю жизнь. Но я не совсем готов. Я уже старый, и тайны хранить не моя забота. Сколько мне Господь отпустит, никому неведомо. Но не уверен, что я проживу слишком уж долго. Вы не должны были ко мне приходить. Я здесь отшельничал все это время, чтобы меня не беспокоили, не нашли, чтобы забыли меня здесь. Ну ладно. Давайте к делу…

…Когда-то Орден и Организация были едины, и члены их называли себя «судьбоносцы». Первые упоминания о деятельности судьбоносцев относятся еще к временам царя Ивана Грозного. Цель у судьбоносцев всегда была одна. Во что бы то ни стало сохранять Россию, не дать русской государственности погибнуть. Почему они исповедовали эту идею и какими методами воплощали, никому не было известно: судьбоносцы жили по законам полной тайны, связанные клятвами на пролитой крови. Никто не упоминал и не брал в расчет их деятельность, но они направляли русскую историю так, как им было нужно, имея во всех сословиях своих людей. Первым Главой судьбоносцев был старец Дормидонт. Он среди посвященных считался русским Нострадамусом, но свои пророчества никогда не озвучивал. Считалось, а потом передавалось судьбоносцами из поколения в поколение, что он главное свое предвиденье изложил в неком свитке, который при жизни никому не показывал. В нем этот доморощенный пророк предсказал якобы историю России. Когда старец преставился, свиток нашли в его келье. Но только первую часть. А была и вторая – о том говорило завещание Дормидонта. В первый части свитка было сказано, что Россию всегда будут спасать Избранные, но их нелегко будет угадать, а последний Избранный принесет в мир вторую часть свитка. Весьма туманно, не правда ли? Но судьбоносцы обладали умением понимать под словами именно то, что им хотели сказать. Так, после смерти Дормидонта главной доктриной судьбоносцев стала теория Угадывания Избранных. Избранный – это тот, чьи действия и поступки становятся решающими для спасения России в ключевые моменты истории. Каким образом судьбоносцы угадывали Избранных – тайна за семью печатями. Могу сказать – только, что выбор всегда был удачен. Но вот ведь какая штука – судьбоносцы не могли открыть свои усилия ни миру, ни Избранным, иначе всему конец. Поэтому Избранного вели люди их братства, создавая ему такие жизненные обстоятельства, что тот, сам того не ведая, осуществлял их стратегию. Именно судьбоносцы направляли Кузьму Минина, благодаря чему Россия отошла от гибельной пропасти. Их заслуга – угаданный Кутузов, да и много еще кто. Многие Избранные совершали свои деяния, оставаясь при этом не отмеченными историей, но сделавшими свое дело. Как я уже сказал, в завещании Дормидонта были слова о последнем Избранном, миссия которого в том, чтобы найти вторую часть свитка. Но вот беда – там не было ни малейшего указания, когда этот Избранный должен появиться. Каждый Глава считал, что этот последний Избранный придется на его время. Но свиток так и не находился. Хочу отметить, что судьбоносцы, несмотря на весь свой практицизм и почти безупречную внутреннюю организацию, фанатично верили в силу Неба. Вполне допускаю, что в руководстве братства всегда были настоящие медиумы, читавшие тайную высшую волю. Иначе невозможно объяснить, почему они опережали историю на шаг, словно заранее зная то, о чем на тот момент никому не было известно.