Прием послов Угедэй-ханом. Китайская миниатюра XIV в

Важнейшей дилеммой, стоявшей перед Угедэем, а в известном смысле — и перед всей Монгольской империей, был вопрос о том, стоит ли продолжать безудержную экспансию, или есть смысл удовлетвориться уже достигнутым. Как правило, историками, описывающими курултай 1235 года, эта проблема вообще не рассматривается. Считается, что курултай лишь определил направление главного удара дальнейших монгольских завоеваний, и только это было его важнейшей целью. Если судить по итогам этого всемонгольского собрания, складывается впечатление, что так именно и обстояло дело. Однако, если проанализировать обстановку, предшествовавшую курултаю, становится ясно, что все было не так просто.

К 1235 году ситуация имела ряд серьезных особенностей в сравнении с прошлыми годами. Главным было то, что к этому времени оказались фактически завершены две главные войны, начатые Чингисханом. Исконный враг монголов, империя Цзинь, была сокрушена и исчезла с лица земли; в 1231 году прекратила свое существование и держава Хорезмшахов. Последние остатки сопротивления было несложно подавить обычными «полицейскими» операциями, отнюдь не требующими напряжения всех сил. А в этом непрерывном напряжении монгольский народ жил уже без малого сорок лет, почти не имея передышки между войнами, следовавшими одна за другой. И несмотря на постоянные победы, в обществе постепенно накапливалась психологическая усталость: в самом деле, сколько можно воевать — порой где-то на краю земли… Богатств, награбленных монгольскими воинами, с лихвой хватало их семьям для безбедной жизни, а с учетом непритязательности кочевого быта, ради чего теперь стоило сражаться — чтобы глава семьи привез после длительного и опасного похода еще десять кусков шелка к десятку уже имеющихся? Или очередную никому не нужную серебряную чашу? Не самая высокая плата для семьи, на долгие годы остающейся без мужских рук, так необходимых в хозяйстве. Человек всегда остается человеком, и можно с уверенностью говорить, что подобные взгляды приобретали все большую популярность в монгольском обществе.

Известную роль в широком распространении таких воззрений играла и установленная Угедэем система налогообложения. Основные налоговые тяготы легли на покоренные оседлые народы, и очень скоро стало ясно, что поступления от налогов вполне сопоставимы по объемам с захваченной в походах военной добычей. Кроме того, Угедэй установил правило, согласно которому значительная часть налогов шла на поддержку монгольской бедноты, которая за счет государственных средств обеспечивалась всем необходимым. Так что десятки миллионов китайцев и мусульман давали возможность весьма комфортно существовать миллиону (или чуть более) монголов. И, что особенно важно отметить, именно экстраординарные, военные налоги ложились как раз на монгольский народ: и налог «кровью», и передача скота на военные нужды. Так что, рассуждая логически, продолжение непрерывной войны объективно ухудшало положение обычной степной семьи. И не нужно думать, что, в силу своей дикости и необразованности, монголы этого не понимали. Если хозяйке монгольской юрты говорят: «Мы идем на войну и поэтому забираем у тебя мужа, трех коней, десять баранов и припасы на зиму», — вряд ли требуется высшее образование, чтобы разобраться в ситуации. Общество все менее ощущало необходимость вести перманентную войну при чрезвычайном напряжении сил: в самом деле, где тот враг, который угрожает империи, — ведь главные противники разбиты? И только воля хана и привычка к подчинению власти заставляла простых монголов мириться с уже ненужной им войной.

Но и с волей хана все обстояло не так просто. Угедэй, немало повоевавший на своем веку, по складу своего характера отнюдь не был военным человеком. Ратоборствовать его заставляла сначала суровая воля отца, а затем необходимость довести войну до победного конца. Но и в этой ситуации он, по возможности, отлынивал от участия в военных действиях, ссылаясь то на жару, то на болезнь. Угедэй не любил воевать и считал, что четверть века участия в боевых походах для него более чем достаточно, и пришло время отдыхать и наслаждаться богатством и жизнью. Кувшин доброго вина был ему куда милее, чем отрубленная голова врага, — и в этом он резко отличался от своего отца. Миролюбие хана вполне поддерживалось и его первым министром Елюй Чуцаем, который всегда считал, что главное — это не воевать, а управлять.

Итак, основные военные задачи выполнены, общество и даже сам хан устали от войны, награбленных и беспрерывно поступающих новых богатств вполне достаточно, чтобы поддерживать сытую и обеспеченную жизнь для всех монголов на десятилетия вперед. Настало время мира? Ответ курултая оказался отрицательным.

Такое решение всемонгольского собрания знати было обусловлено несколькими достаточно вескими причинами. Во-первых, курултай отнюдь не являлся форумом всего монгольского народа, действительно уставшего от многолетних войн. Это было именно сборище знати, интересы которой вовсе не совпадали с чаяниями монгольских простолюдинов. Известно, что, по достижении определенного уровня благосостояния, увеличение богатств часто превращается в самоцель. Подобная метаморфоза произошла и со значительной частью монгольских нойонов. Прошли времена, когда быт аристократической семьи мало чем отличался от быта простых кочевников. За годы победоносных войн монгольская знать приобрела вкус к богатству, и приумножение этого богатства превратилось для нее в самодовлеющую ценность. К тому же тяготы военных налогов били по бедноте куда сильнее, чем по богатым. Одно дело, когда из десяти имеющихся коней семья отдает на военные нужды трех, и совсем другое, когда этих трех (пусть даже десять) отбирают из тысячного табуна. Привлекала нойонов и та огромная власть, которой они как командиры пользовались в боевой обстановке. И все складывалось согласно поговорке: «Кому война, а кому мать родна».

Второй и, пожалуй, не менее важной причиной того, что курултай принял решение о продолжении экспансии, а довольно миролюбивый Угедэй без колебаний подкрепил его своим ханским авторитетом, было пресловутое завещание Чингисхана. Великий завоеватель на смертном одре потребовал, чтобы с его смертью не прекратились монгольские захваты, а расширение империи шло до последних пределов мира. Слова эти были обращены, в том числе, и к самому Угедэю, который поклялся исполнить волю отца. И смерть Потрясателя Вселенной ничего не изменила. Авторитет Чингисхана оставался колоссальным, а его программа в течение долгих лет определяла жизнь монгольского государства и общества. Конечно, чем дальше в прошлое уходила эпоха Чингисхана, тем меньшим являлось это воздействие, но при Угедэе слова основателя державы воспринимались еще исключительно как руководство к действию.

Стоит отметить и еще один немаловажный момент. Гибель Цзиньской империи и державы Хорезмшахов, сильнейших государств Азии, да, пожалуй, и всего мира, создавала впечатление, что самое трудное для монголов уже позади. Сунская империя, сама долгое время бывшая вассалом Цзинь, за серьезную военную силу не считалась. Таким же было отношение и к еще остававшимся независимыми исламским государствам, и к не раз битым монголами кыпчакам-половцам. Пожалуй, лишь государства Европы воспринимались монголами как действительно серьезный противник, и в этом, видимо, одна из причин того, что именно Европа была избрана приоритетным направлением дальнейшего монгольского наступления.