— Где?!!

— Да вот же, вот!..

— Роланд Мещеряков! Сцм очки надень!!

— Ур-ра!!!

Толпа взревела с новой силой, и почти все лица обратились куда-то за спины наших героев.

— Экипаж «Всепобеждающего»!

— Ур-р-ра!!!

— Фарнанинцы!!! Фарнанинцы!!!

— Смотри: Георгий Фарнанин!!!

— И Ларимейро с ним!!!

— И Светлана Кондакова!!!

— Ура!!!

— Да здравствуют проницательные работники советской милиции!!!

— Это в ваш адрес, Николай Ильич... — Ротмистр наклонился к самому уху Александрова, но все равно приходилось кричать в полный голос. — Ответьте им.

Толпа понемногу редела, шум становился тише, а движение чудесного тротуара под ногами заметно стремительнее. Когда последние зеваки остались далеко позади, а бегущая дорожка, описав крутую дугу, влилась в «текущую» под острым углом к ней твердую «реку», совершенно безлюдную, путешественники с разной степенью ловкости соскочили на простой неподвижный асфальт.

Вокруг в душной летней ночи раскинулся почти обычный город.

Многоэтажные параллелепипеды типовых домов, подмигивающие огоньками освещенных окон, уютные скверики за невысокими коваными оградами со звездами, перемежающимися серпасто-молоткастыми эмблемами, кубики темных киосков... В многозвездном небе застыла огромная бело-голубая луна, мутноватые пятна на которой "складывались в немного усталую улыбку, а где-то в траве надрывался сверчок-виртуоз. О грандиозном празднике напоминала только чуть слышная, приглушенная стенами домов музыка да переливающееся за крышами далекое многоцветное зарево.

— Где мы, Петр Андреевич?

— Не знаю, Валюша... О, простите пожалуйста, госпожа Палевская! Или все-таки Лии Фан-Вей в гриме?

Николай тронул завиток красно-золотистого серпантина, аксельбантом свисающий с плеча ротмистра:

— Товарищ Палевская, граф, товарищ... Конькевич вздохнул и плюхнулся на лавочку, оказавшуюся рядом:

— Не знаю уж, где мы оказались, ребята, но скажу вам, что люди в этом Хоревске счастливы. И гораздо больше, чем мы, бродяги...

— Вы думаете, Георгий, социализм?

— Я думаю, Петр Андреевич, коммунизм. — Грязноватая ладонь нумизмата указала на припозднившегося прохожего в мексиканском сомбреро и шортах до колен, который, остановившись на миг, проделал какие-то простейшие манипуляции у торчащей близ бордюра тротуара тумбы, смахивающей на афишную, и, поприветствовав путешественников вежливым кивком, шагнул снова на движущуюся дорожку и направился дальше своей дорогой, потягивая что-то пенное из высокого стакана, вынутого из гостеприимно осветившегося окошечка.

«Хоревский общепит» — значилось выпуклыми металлическими буквами на округлом боку тумбы.

Изучение клавиатуры, видневшейся над окошком, заняло всего несколько минут.

— Чем черт не шутит! — Палец Конькевича утопил засветившуюся мягким зеленым светом клавишу с надписью «Бархатное уральское», и в окошечке с мелодичным звоном неизвестно откуда появился такой же, как у давешнего прохожего, стакан с темно-янтарной жидкостью, украшенный пенной шапкой.

Схватив тут же подернувшийся матовой пленкой испарины сосуд, Жорка припал к его краю, опростав одним глотком больше чем наполовину. Когда же он, отдуваясь, оторвался, неопрятная щетина над верхней губой превратилась в пышные белоснежные усы.

— У-ф-ф! Налетай, ребята, — пивко классное! Сто лет такого не пил...

Не выпуская из руки бокала, он нацелился пальцем на клавишу с надписью «Пльзеньское», но приятный женский голос сообщил ему:

— Пиво является спиртным напитком и не рекомендуется к употреблению в больших дозах лицами, не достигшими двадцати одного года, особенно в данное время суток.

— Ты меня еще учить будешь, дура железная! — обиделся Конькевич, допивавший пиво. — Тоже мне: нашла подростка!

— Не ругайся. Сказали несовершеннолетний — значит, несовершеннолетний! — Николай отстранил Жорку от автомата, мимолетно задумавшись над рядом клавиш, сулящих приятные неожиданности.

Полчаса спустя, наблюдая за постепенно гаснущими в доме напротив окнами, путешественники смаковали пиво разных сортов, заедая его солеными сухариками, раками и прочими пивными атрибутами, которыми автомат щедро поделился из окошечка на противоположной стороне.

— Да-а... — протянул Чебриков, подставляя связанному Кавардовскому стакан так, чтобы тому было удобнее пить. — Неужели прав был этот теоретик Маркс? Не представляю себе, что должно было случиться...

— Скорее уж не Маркс, а Никита Чудотворец. — Николай, отщипнув перышко великолепной воблы, с банальным «кис-кис-кис» протянул его Шаляпину. Ополовиненный бокал с «Ячменным колосом» он поставил рядом с собой на скамейку, в доску которой была глубоко врезана старая как мир формула: «Викентий Т. + Аленушка И. = Л...»

— Кто это такой?

— Не слушайте его, граф, хохмит по привычке!

Валя, отказавшись от всех расхваливаемых мужчинами сортов пива, выбрала клубничную газированную воду.

— Никита Чудотворец — это Никита Сергеевич Хрущев. Он в свое время американцев пугал, стуча в ООН по трибуне ботинком, все пространство до полярного круга засеял кукурузой, а нам обещал к восьмидесятому году коммунизм... К девятьсот восьмидесятому, естественно...

— Да тут, похоже, уже лет двадцать как наслаждаются принципом: «От каждого по способностям, каждому — по потребностям». — Жорка, не обращая внимания на увещевания автомата, почему-то упорно считающего его недостойным теплой мужской компании (заказы Чебрикова и Александрова никаких возражений не вызывали), нацедил себе «Кочкарского №2». — Николай, прекрати кормить кота соленым! Обопьется ведь потом!

— Кстати, — он повернулся к ротмистру, — это не...

— Нет, это не мой мир, — отчеканил ротмистр, покрутив немного в пальцах опустевший стакан в поисках мусорной урны, но не найдя, поставил его у ножки скамейки и теперь зачарованно наблюдал, как прозрачный сосуд тает без следа с легким шипением. — Ничего общего...

— Союз нерушимый республик свободных... — затянул кто-то хорошо поставленным мужественным баритоном за ближайшим поворотом. — Сплотила навеки великая Русь...

Как ни привлекателен был коммунистический мир с дармовым пивом и воблой, но оставаться здесь или даже задерживаться надолго не захотелось никому. «Аннигилировав» свои стаканы, путешественники построились в походный порядок и направились в ту сторону, куда указывала синяя стрелка, как всегда загадочным образом возникшая на карте, по-прежнему ветхой на вид, но теперь не поддающейся даже лезвию ротмистрова кинжала, которым он легко, словно карандаш, затачивал железные гвозди.

Минуя гостеприимный ларек, Чебриков вдруг, повинуясь какому-то необъяснимому чувству, мутной атавистической волной поднявшемуся из глубины сознания, выхватил свой «Дюрандаль» и на глазах ахнувших от неожиданности спутников наискось рубанул по золотистому боку будочки.