— Вы позволите, сэр Джон? — спросил он со своей обычной старомодной вежливостью.

— Приступайте, — кивнул сэр Джон, бросая к огню промокший плащ.

Доспехи, которые командующий снял только вечером, уже были высушены, отчищены от ржавчины и отполированы. Сухими лоскутами, хранившимися в мешке из конской шкуры, Картрайт принялся вытирать плотно облегающие штаны и куртку сэра Джона, некогда сшитые в Лондоне из тонкой оленьей кожи и стоившие целое состояние.

Командующий, стоя с вытянутыми руками, по обыкновению ушел в свои мысли и не обращал внимания на молчаливого Картрайта, втирающего в оленью кожу целые пригоршни шерстяного воска, чтобы доспехи легче скользили по коже и не затрудняли движений. Сэр Джон, вспоминая турниры и битвы, подумал о том боевом азарте, который обычно ощущался перед боем, однако сейчас он не чувствовал ни азарта, ни волнения. Стучал по крыше дождь, резкий ветер забрасывал в дверь холодные брызги.

«А ведь тысячи французов сейчас точно так же облачаются на битву, — подумал сэр Джон. — Многие тысячи. Слишком многие».

— Вы что-то сказали, сэр Джон? — переспросил Картрайт.

— Я?..

— Должно быть, я ослышался, сэр. Не угодно ли поднять руки?

Картрайт перекинул через его голову короткую, до бедра, плотную безрукавную кольчугу с широкой проймой, не стесняющей движений.

— Прошу простить, сэр Джон, — прошептал, как всегда в такую минуту, Картрайт, опускаясь на колени и принимаясь шнуровать края кольчуги между ногами своего господина.

Сэр Джон не ответил.

Картрайт молча пристегнул набедренники. Их передние половины чуть находили на задние, и сэр Джон подвигал ногами, проверяя, как легли детали. Подгонки не потребовалось: Картрайт превосходно знал свое дело. Затем оружейник прикрепил наголенники и наколенники и надел на хозяина стальные башмаки, пристегивающиеся к наголенникам.

Выпрямившись, Картрайт завязал на сэре Джоне кожаную юбку с нашитым на нее кольчужным полотном, поверх которого внахлест крепились стальные полосы, защищающие пах. Сэр Джон подумал о лучниках, пытающихся уснуть под проливным дождем. К утру они будут усталыми, мокрыми и продрогшими, но все равно пойдут на битву — в этом командующий не сомневался. До него донесся скрежет камня по металлу: бойцы затачивали мечи, топоры и стрелы…

Настал черед наспинника и нагрудника — самых тяжелых частей доспехов, сделанных, как и вся защита, из бордоской стали. Картрайт привычными пальцами закрепил пряжки, а затем, пристегнув наручи и налокотники, с поклоном подал сэру Джону латные перчатки, кожа с внутренней стороны которых была срезана для того, чтобы боец чувствовал ладонью рукоять. Поверх уязвимых мест на стыке нагрудника и наспинника легли оплечья, сверху кирасы Картрайт укрепил нашейник. Несмотря на то что щель между кирасой и шлемом многие закрывали кольчужным воротом капюшона, сэр Джон предпочитал хорошо подогнанный стальной нашейник, хотя при попытке повернуть голову всякий раз раздраженно хмурил брови.

— Не ослабить ли пряжки, сэр Джон?

— Нет-нет.

— Руки, с вашего позволения, — деликатно напомнил Картрайт.

Накинув на командующего льняной налатник, он помог сэру Джону продеть руки в широкие проймы и разгладил вышитый герб — коронованного льва, поверх которого красовался крест святого Георгия.

Картрайт стянул налатник боевым поясом и подвесил на место любимый меч сэра Джона.

— Доверите ли мне ножны поутру, сэр Джон? — спросил он.

— Разумеется. — Командующий никогда не брал в бой ножны, чтобы не запнуться о них ногой. Перед битвой меч с оголенным клинком будет крепиться в ременной петле.

Оставалось лишь застегнуть кожаный подшлемник. Повертев в руках шлем, сэр Джон вернул его Картрайту.

— Снимите забрало, — велел он.

— Но…

— Снимите!

Однажды на лионском турнире сэр Джон в мечевом бою ухитрился ударом опустить забрало противника, закрыв ему обзор, отчего враг стал легкой добычей. «Завтра, — подумал командующий, — любому англичанину нельзя рисковать даже малостью».

— Враг, без сомнения, располагает арбалетами, — почтительно напомнил Картрайт.

— Снимайте.

Сняв забрало, Картрайт с легким поклоном вручил шлем сэру Джону — командующий наденет его позже, и Картрайт пристегнет пряжки шлема к оплечьям. Пока же сборы закончились.

Дождь все лил. Где-то во тьме заржала лошадь, ударил гром. Командующий взял в руки пурпурно-белый шелковый шарф — дар жены — и, коснувшись его губами, продел шелковую полосу в узкую щель между кирасой и нашейником. Обматывать шарф вокруг шеи, как делали другие, он не любил: однажды, ухватившись за шарф своего противника, он сумел стащить того с седла и убить. А завтра, если кому-то удастся зацепить пурпурно-белую полосу, она легко выскользнет, и сэр Джон останется невредим. Нельзя рисковать даже малостью.

Сэр Джон согнул и разогнул руки, убеждаясь, что доспехи подогнаны как нужно, и невесело улыбнулся.

— Благодарю вас, Картрайт.

Оружейник склонил голову и произнес слова, которые повторял с самого первого дня, когда ему пришлось надевать на господина доспехи:

— Сэр Джон, вы облачены для битвы.

Впрочем, к битве сейчас облачались и тридцать тысяч французов.

* * *

— Тебе надо уходить, — сказал Хук Мелисанде. — Нынче же ночью. Бери все наши деньги и что еще можешь унести — и уходи.

— Куда?

— Постарайся найти отца.

Они сидели в английском лагере, раскинутом в низине к югу от плато. В деревенских домишках расположились лорды, оттуда до Хука временами доносился стук молотов по стали — оружейники последними штрихами подправляли дорогостоящие латы. В нескончаемом шуме дождя звук ударов казался резче обычного. К востоку от деревни сгрудились повозки, на их колесах плясали отсветы немногих костров, уцелевших под ливнем. Из низины французов было не разглядеть, но их близкое присутствие выдавал свет костров, тускло отражающийся от низких туч. Внезапно тучи озарились разветвленной молнией, ударившей в восточную часть леса, мгновением позже раскатился гром, словно выстрел чудовищной пушки.

— Я решила остаться с тобой, — упрямо проговорила Мелисанда.

— Мы идем на смерть.

— Нет, — не очень уверенно возразила она.

— Ты ведь разговаривала с отцом Кристофером, — жестко продолжал Хук. — А он беседовал с герольдами. Он говорит, у французов тридцатитысячное войско. А нас всего шесть тысяч.

Мелисанда прильнула к Хуку теснее, пытаясь поглубже спрятаться под укрывающий их плащ. Дуб, к которому они прижимались спиной, от дождя почти не спасал.

— Мелисанда была замужем за королем Иерусалима, — прошептала она.

Хук не ответил: пусть выскажет все, что ей хочется.