— Озера в Уэльсе и впрямь диковинные, не говоря уже о холмах, но обычая такого нет.

— Понятно. Вернее, абсолютно непонятно, ну да ладно. У тебя что нового? — обратился строитель крепостных стен и башен к третьему слуге.

— Да вот, слух тут ходит, какие-то разбойники объявились.

— Здесь поблизости?

— Нет. Неподалеку от Портленда. Ужасная банда. Они выбирают небольшие поселения, убивают людей, забирают скот, провизию… Три манора[59]уже выжгли дотла.

— Вот как? А скажи, — фон Гау обернулся к переводчику, еще недавно торговавшему в таком же небольшом городке в устье Темзы привозной фламандской шерстью и объехавшему с товаром Британию из конца в конец, — есть ли дорога из Портленда в Уэльс?

— Конечно. Прямо от Портленда к Бристольскому заливу. Там леса и пустоши, путь довольно унылый, городов нет. Так, небольшие селения.

— А эти три, — он вновь глянул на давешнего слугу, — как они называются?

— Тош, Вайтерли и Кименг, — завороженно глядя на хозяина, пробормотал тот.

— Эти самые Тош, Вайтерли и Кименг далеко ли расположены от дороги к Бристольскому заливу?

— Как раз по пути!

— Вот, значит, как. — Фортификатор запустил пятерню в свои густые волосы, точно гребнем прочесывая их ото лба к макушке. — Ну, стало быть, сыскался, друзья мои, следок принца Стефана! Да, черт возьми, сыскался, не будь я Гринрой!

* * *

Брат Россаль помедлил у порога, не решаясь потревожить благочестивые размышления настоятеля Клервоской обители. Даже для сурового устава монастыря время было чересчур позднее, и хотя шептались, что Бернар во всякий час не смыкает глаз и бодрствует от восхода до восхода, лишь крайняя необходимость могла заставить смиренных братьев потревожить сейчас отца-настоятеля. Но прибывшее известие по указанию самого Бернара как раз и относилось к особо важным. Брат Россаль поднял руку, чтобы постучать, когда услышал из-за двери:

— Входи же скорее, любезный брат! Что так долго медлишь?

Россаль удивленно воззрился на плотно сбитую дверь, в щели которой и солнечный луч не смог бы втиснуть свое жало. Как и всякий монах в обители, он двигался тихо, дабы шагами не отвлекать братию от молитв, пения псалмов и иных богоугодных занятий. Но задумываться, что и откуда знает отец-настоятель, с некоторого времени не стоило труда. Брат Россаль приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы в келью могла проскользнуть его сухопарая, изможденная постом оболочка души, и тут же невольно опустил глаза, встретившись с пылающим взглядом аббата.

— Говори же, — заторопил его Бернар. — Брат Гондемар прислал голубя?

— Да, — смущенно подтвердил монах. — Но… откуда вам сие известно?

— Мне было видение. Ангел Господень снизошел к моим мольбам и поведал, что наш посланец уже у цели.

— Брат Гондемар сообщает о том же, ваше преподобие!

— Еще бы! — Бернар ликующе воздел персты. — Когда Господь посылает нам знак милости своей, разве могут смертные помешать свершиться воле его? Как можем мы ныне видеть, посланец наш и впрямь достойный рыцарь, силою Божьего Креста одолевающий все трудности долгого и опасного пути. Теперь же его меч должен прийти на помощь Кресту Господню.

— Но он один против целого сонмища врагов истинной веры.

— Когда будет на то Господня воля, расточатся врази пред клинком его, как бежали они пред мечом огненным архангела Михаила. И поразит он великое множество врагов во славу Божью, — с жаром, скороговоркой выдохнул Бернар, глядя на брата Россаля горящими, точно свет маяка во тьме, глазами.

— Но ведь… — монах замялся, — в тех землях тоже обитают христиане.

— Что ты такое говоришь, брат мой? Они схизматики, они хуже неверных! Ибо неверный, упорствуя в своих заблуждениях, не ведает света истинной веры, эти же, извратив Божье слово, подвергают истину поруганию и потому достойны гибели. И пусть это будет кровь, реки крови, но так истина отмоется от скверны!

Помнишь, как сказано у Блаженного Августина? «Когда воин убивает врага, как судья или палач, которые обрекают на казнь преступника, я не считаю это грехом, ибо, поступая так, они исполняют закон».

Я же скажу тебе больше о воине христовом. Когда он предает смерти злодея, это не убийство человека, а дерзну сказать, искоренение зла. Он мстит за Христа тем, кто творит зло, он защищает христиан. Если он сам падет в бою, то не погибнет, а достигнет своей цели. Ведь он несет смерть во благо Христа, а принимает ее — во имя блага собственного.

Слова настоятеля звенели набатной бронзой, повергая в трепет смиренного монаха, опешившего от неожиданного яростного натиска.

— Что же сообщает нам сей достойный муж? — помолчав мгновение, спросил Бернар.

— По утверждению брата Гондемара, он поведал о вещах, более чем странных. По его словам выходит, что рутены намерены в ближайшее время напасть на Британию.

— Вот оно что? Прежде сии земли не вызывали у них сколь-нибудь заметного интереса.

— Вот и я говорю о том же.

— О чем же это свидетельствует?

— О чем?

Бернар досадливо поморщился.

— О том, что рутены действуют по слову, перечить коему не в силах даже эти возомнившие себя христианами варвары. Я уверен, что голова святого Иоанна, это величайшее сокровище веры, ведет их за море с неведомой, но благой целью. — Аббат вдруг замолчал. — А впрочем, отчего же неведомой? Я слышу, как она будто бы речет нам, требуя свершить подвиг, требуя идти в бриттские земли, дабы покарать нечестивцев и обрести утерянный светоч христианского мира.

— Так… что же следует отписать рыцарю? — с трудом выдавил брат Гондемар.

— Пусть сердце его наполнится жаром христианской веры, но ум остается хладным. Пусть вызнает, где скрывают рутены усекновенную главу Предтечи. Пусть действует смело и без колебаний — Господь простер над ним свою длань.

* * *

Треск ломающихся веток спугнул ночную птаху, заставив ее в ужасе замолкнуть.

— Убийца! — кричал Анджело Майорано, выхватывая из ножен меч.

Симеон Гаврас наработанным движением повернулся на пятках, принимая широкую стойку и готовясь отразить удар.

— Досточтимый господин Майорано! — раздался за спиной капитана «Шершня» чуть насмешливый голос Камдила. — Не надо так спешить! Вы уже всюду успели.

Вряд ли нашелся бы в Европе исповедник, который решился бы отпустить грехи Мултазим Иблису. Но в одном его точно нельзя было упрекнуть. Он вовсе не был трусом. Мгновенно сообразив, что устроенная им засада обернулась западней для него самого, Анджело Майорано зайцем скакнул в сторону и прижался спиной к толстому, в три обхвата дубу, надеясь таким образом защитить тыл. И в тот же миг длинная, в ярд, стрела, сбив кору за шиворот венецианцу, вонзилась в дерево, чуть-чуть не срезав прядь его волос.