— Хорошо, я слушаю, Мариус, но только пять минут, не больше.

— Я допущу на одну минуту, как и ты, что Сердар, рекомендовав нам по возможности меньше пользоваться шлюпкой, — это его собственное выражение, — раздумал потом и вместо того, чтобы довериться нашей осторожности, решил лишить нас возможности пользоваться ею. Неужели в таком случае рассудительный человек оставил бы снаружи рукоятку проводника машины?

Барнет был поражен таким веским аргументом, но решил упорствовать, не желая быть побежденным. Он отвечал, стараясь говорить бодрым голосом:

— Так это ты называешь, неопровержимым доказательством? Простая забывчивость Сердара, и в этой забывчивости нет ничего необыкновенного, если учесть поспешность, с которой он готовился к отъезду.

Но веселость Барнета не была на этот раз так естественна, как раньше; он был сражен логикой товарища и шутил без всякого убеждения. Барбассон заметил это; но вместо того, чтобы торжествовать, сообразно естественному складу своего темперамента, он удовольствовался только тем, что ответил:

— Хорошо, пусть будет так! Ничто не доказывает, конечно, что эта опасность угрожает непосредственно нам, а если бы и так, то обнаруженный нами факт не может еще служить доказательством… Вот мы и на середине озера, я остановлю шлюпку, и мы закинем удочки… Какую сторону ты предпочитаешь? Невозможно вдвоем удить рыбу в одном и том же месте, не рискуя перепутать лески.

— Я нахожусь на задней части шлюпки и остаюсь на ней, — отвечал Барнет.

— Хорошо, я стану на передней части; теперь, хочешь ты или нет, но мы удовольствуемся первой попавшейся кому-нибудь из нас рыбой и вернемся в пещеры.

— Клянусь честью, я тебя не узнаю.

— Слушай, Барнет, ты видел меня при осаде Дели и знаешь, что я не отступаю перед опасностью, но ничто так не действует на меня, как неизвестное, таинственное, непонятное. Скажи, может ли озеро быть спокойнее, вода прозрачнее, небо чище, лес веселее и берег безмолвнее? Не правда ли?.. И, однако; я боюсь чего-то, Барнет. Чего? Не знаю, но боюсь… Я не знаю, чего только не дал бы, чтобы вернуться в Нухурмур, под защиту наших скалистых стен.

— Полно тебе, лови рыбу и прогони от себя эти мысли, ты и меня заразишь в конце концов.

— Барнет, — важным тоном отвечал ему Барбассон, — я уверен, что в природе существуют жидкие флюиды, которые ускользают от научного анализа, но помимо нашего сознания поражают наши чувства и предупреждают иногда об опасностях и катастрофах, совершенно нами непредвиденных. Тот, кто подвергается влиянию этих флюидов, чувствует себя беспокойным, взволнованным, нервным, не будучи в состоянии объяснить это, и только когда опасность настигает его, он понимает таинственное предупреждение, которые неведомые силы почерпнули извне и передали ему без всякого указания на источник этих ощущений. Ты удивляешься, Барнет, что я так рассуждаю, я, всегда такой спокойный и веселый, но я в двух словах объясню тебе сейчас эту аномалию. Мой дедушка умер от ран, нанесенных ему вором, который за четыре часа до того, как он лег спать, спрятался под кроватью, выжидая, пока в доме все успокоятся. Бедный старик, который жил еще два дня после этого, рассказывал, что в это злосчастный вечер он никак не мог уснуть и раз двадцать, если бы не опасался показаться смешным, собирался положить кого-нибудь спать в своей комнате, так он боялся… Почему же это именно в тот вечер, если нет таинственных эманации? Сегодня я, как мой дедушка, Барнет, боюсь не знаю чего, и вот этот инстинктивный страх, с которым я не могу бороться, больше всего действует на меня, тем более, что по моей вине мы не взяли оружия.

— Полно, успокойся, Барбассон, — отвечал Барнет, сильно взволнованный этими словами, — забросим раз-два удочку и вернемся домой.

Направляясь к передней части шлюпки, Барбассон вдруг остановился и пронзительно вскрикнул.

— В чем дело? — спросил Барнет, оставляя удочку и подбегая к нему.

— Смотри! — отвечал ему товарищ, бледный, как смерть. И он пальцем указал на палубу. Янки наклонился, чтобы лучше видеть, и в свою очередь вскрикнул от ужаса.

У самого края на досках спардека он увидел ясный отпечаток человеческой ноги, еще мокрый и покрытый песком.

— Видишь, — продолжал Барбассон, — кто-то приходил сюда, уже довольно много времени спустя после отъезда Сердара и за несколько минут до нашего прихода; это песок мелкий, из залива, я узнаю его, и несмотря на то, что солнце вот уже полчаса с тех пор, как мы плывем, жжет палубу, след еще не высох. Кто мог оставить этот отпечаток? Не Сами… Он не выходил с утра, а на отпечатке нога вдвое больше, чем у него.

— Едем домой! — оборвал его Барнет, побледневший вдруг, как и его товарищ, — я не беспокоился бы так, будь с нами револьверы и карабины! Впрочем, если на нас нападут, то не здесь на озере, а потому — скорее в Нухурмур! Кто знает, быть может, мы там нужны.

— Едем! Лучше этого мы ничего не можем сделать в том состоянии духа, в каком мы находимся теперь. Все наши страхи были бы основаны на пустяках, не будь у нас перед глазами этого недавнего и необъяснимого следа.

— Особенно, мой милый Барбассон, если мы поставим его в связь с другим фактом, — закрытием люков, — с которым он как будто ничего общего не имеет.

— Кто знает? — сказал провансалец, — дай Бог, чтобы не на нашей шкуре это было доказано!

Но друзьям сегодня пришлось переходить от одного сюрприза к другому. Не успел Барбассон взяться за рукоятку, в то время как Барнет держал руль, поворачивая вправо, как лицо его из бледного превратилось вдруг в сине-багровое и он едва не упал навзничь, как будто под влиянием апоплексического удара. Барнет, ничего не понимавший, бросился к нему на помощь и поддержал его, говоря:

— Ради Бога, что с тобой?.. Полно, Барбассон, я не узнаю тебя, верни себе обычное хладнокровие!

Несчастный, который под влиянием сильного волнения не в состоянии был произнести ни слова, напрасно делал ему умоляющие жесты, приглашая его помолчать. Но Барнет продолжал его пилить до тех пор, пока Барбассон, к которому вернулся дар слова, не сказал ему глухим голосом:

— Молчи ты, ради Бога! Ты не понимаешь, что мы погибли, и твои проповеди раздражают меня, вместо того чтобы успокаивать.

— Погибли! — пролепетал Барнет. — Погибли! Что ты хочешь сказать?

— Вот смотри! — сказал Барбассон, успевший вернуть себе силы. — Ион одним пальцем ударил по рукоятке, которая тотчас же завертелась, не останавливаясь.

— Ну? — спросил, все еще ничего не понимая, Барнет.

— Ну! Рукоятка соскочила с крючка внутри, как только я дотронулся до нее, и теперь она не имеет никакого сообщения с машиной, а раз последняя не действует, нельзя управлять винтом. Мы находимся в десяти километрах от берега, не имея возможности достигнуть его, а потому обречены на смерть от голода посреди озера.

На этот раз дрожь неподдельного ужаса пробежала по телу Барнета, который еле мог пролепетать: