Комната ожидания, куда отвел их слуга, была открытой, светлой и выходила окнами в сад цветущих лиан. На низком столике стояла серебряная миска с водой, где охлаждались свежие персики. Амиит облокотился о перила. Он выглядел спокойным, хотя Ота заметил пену в уголках его рта и дрожь в руках. Амиит волновался не меньше самого Оты.

— Это ни к чему, — сказал Ота. — Те, кто замешан, и так знают, что их использовали. Они уже боятся. Сколько надо будет ждать?

— Пока Совет не решит, казнить тебя как убийцу или сделать хаем Мати, — сказал Амиит. — Ты прекрасно себя подал.

— Как-то в вас мало уверенности.

— Все будет хорошо, — заверил его Амиит. — У нас поддержка. У нас поэты.

— И все же?

Амиит выдавил из себя смешок.

— Вот почему я не играю в хет. Когда берутся за последнюю фишку, я уверен, что что-то просмотрел.

— Надеюсь, сейчас вы ошибаетесь.

— Если я прав, моим волнениям конец. Меня казнят вместе с тобой.

Ота вгрызся в персик. Пушистая кожица защекотала губы, но вкус был сладким и насыщенным. Ота со вздохом выглянул наружу. Над садовой стеной виднелись башни, а за ними — голубое небо.

— Кстати, если победим, тебе придется их казнить, — заметил Амиит. — Адру и его отца. И твою сестру Идаан.

— Ее — нет.

— Ота-тя, и так будет сложно. Утхайем тебя примет, потому что им некуда деваться. Однако тебе не будут рукоплескать как спасителю. Киян-тя — женщина из простой семьи, хозяйка постоялого двора. Ты не завоюешь ничьей поддержки, оказав милосердие женщине, убившей твоего отца.

— Я хай Мати, — сказал Ота. — И буду решать сам.

— Ты не понимаешь, как все сложно.

Ота пожал плечами.

— Я доверяю вашим советам, Амиит-тя. Доверяйте и вы моим решениям.

На миг распорядитель заметно скис, но тут же рассмеялся. Оба замолчали. Да, так и есть. Не время проявлять слабость. Ваунёги убили двух его братьев и отца, пытались убить и Маати. А за ними — гальты. И библиотека. Какая-то книга, свиток или манускрипт стоили всех этих жизней, денег и риска. К тому времени, как солнце скроется за горами, Ота узнает, наделят ли его властью уничтожить Гальт, превратить их дома в шлак, а города — в руины. Одно слово Семаю — и все случится. Нужно будет лишь забыть, что и у них есть дети и жены, что гальты, как и хайемцы, любят и предают, лгут и мечтают. А ему совесть не дает казнить убийцу собственного отца.

Он укусил персик.

— Молчишь, — тихо заметил Амиит.

— Думаю, как будет сложно.

Ота доел мякоть, выбросил косточку в сад и ополоснул руки в миске с водой, откуда взял персик. К двери подошли стражники в церемониальной кольчуге и мрачнолицый служитель Совета в простых черных одеждах.

— Ваше присутствие требуется в зале Совета.

— Скоро увидимся, — сказал Амиит.

Ота одернул одежды, глубоко вдохнул и принял позу благодарности. Служитель молча отвернулся, и Ота последовал за ним в конвое стражников. Они шли медленно и торжественно через пустые залы с высокими потолками и стенами серебреного стекла. Стучали сапоги, позвякивала кольчуга. Постепенно воздух заполнили ропот голосов и людской запах, смешанный с ламповым маслом. Служитель в черных одеждах повернул за угол и распахнул двери в зал Совета. На кафедре стоял Господин вестей.

На отдельном возвышении ждало черное лаковое кресло — трон хая Мати. Ота держался прямо, так, словно в голове его не роились мысли, словно душу не разрывали противоречия. Он подошел к кафедре и поднял глаза. Господин вестей оказался ниже, чем Ота думал, но его голос разнесся далеко.

— Ота Мати! Признавая вашу кровь и право на престол, мы, высшие семейства Мати, решили распустить Совет и уступить вам трон, принадлежавший вашему отцу.

Ота принял позу благодарности и лишь потом осознал, что она слишком небрежна для такого торжественного момента. Отбросив эти мысли, он вошел на возвышение. На второй галерее захлопали, и вскоре воздух задрожал от рукоплесканий. Ота сел на неудобное черное сиденье и провел взглядом по залу. Тысячи лиц, и все повернуты к нему. Старики, юноши, дети. Знатнейшие семьи города и дворцовые слуги. Одни ликуют, другие потрясены. Кое-кто, как показалось Оте, почернел от досады. Ота увидел Маати и Семая с андатом. Столы Камау, Ваунани, Радаани, Сая и Дайкани окружили радостно кричащие люди. Стол Ваунёги был пуст.

Не все поверят, что он невиновен. Не все поклянутся ему в верности. Ота смотрел на эти лица и видел перед собой годы собственной жизни в тесных рамках ежедневных нужд.

Он уже знал, сколько услышит смешков за спиной, пока не свыкнется с новыми обязанностями. Ота попытался принять вид одновременно милостивый и серьезный — и даже не усомнился, что не преуспел.

И ради этого, подумал он, я отказался от всего мира.

А потом в дальнем конце зала он увидел Киян. Она, пожалуй, одна не рукоплескала. Только тепло и чуть снисходительно улыбалась. Ота смягчился: среди бессмысленного ликования и пустой радости Киян — его тихая гавань. Теперь ей ничто не угрожает, они вместе, и их ребенок будет жить в безопасности и любви.

Если трон хая — расплата за все это, такую цену он готов заплатить.

Когда Маати Ваупатай снова поехал в Мати, стояла зима.

Дни были краткими и морозными, небо часто загораживала ширма облаков, плавно переходящая в горизонт. Снег давно покрыл дороги, реки и пустые поля. Возчик гнал собачью упряжку по толстому слою ледяной глазури. Маати сидел на санях с навощенными полозьями, втянув руки в рукава и поплотнее завязав капюшон, чтобы воздух успевал нагреваться. Маати помнил: главное — не вспотеть. Мокрая одежда сразу замерзнет, а это немногим лучше, чем бегать по сугробам голышом.

Они делали привал чуть ли не в каждом постоялом дворе и предместье. Маати знал, что в зимних городах Хайема намеренно ставят дома так, чтобы от одного жилья до другого было не больше дня пути — даже в канун Ночи Свечей, когда темнота длится в три раза дольше света. Только сейчас, поднимаясь по низкому въезду в снежные двери, Маати по-настоящему оценил мудрость этого решения. Ночь в поле в северную зиму, может, и не убьет того, кто здесь родился и вырос. Северяне знают, как выкопать в снегу укрытие и согреть воздух, не промокнув. Маати бы просто погиб. Поэтому он старался брать проводнику с упряжкой лучшие комнаты и еду. Вечерами, когда приходило время ложиться в кровать среди одеял и спящих собак, Маати бывал утомлен от холода не меньше, чем после дня работы.

Путь, который летом занял бы несколько недель, начался перед Ночью Свечей и закончился к середине оттепели. Дни и ночи Маати сливались — яркая, слепящая белизна чередовалась с теплой и тесной темнотой. В конце концов ему стало казаться, что он путешествует во сне и в любой миг может проснуться.