Первое военное столкновение с парфянами принесло римлянам неслыханный позор. Битва под Каррами в Северной Месопотамии завершилась в 53 году до новой эры полным разгромом римских легионов. Погиб главнокомандующий римской армией Марк Лициний Красс, подавивший за восемнадцать лет до этого восстание Спартака. Десять тысяч римлян оказались в плену, а голова римского военачальника была доставлена ко двору парфянского царя, где подверглась глумлению. Особым унижением для Рима было то, что значки легионов, разгромленных парфянами, выставили как почетные трофеи в парфянских храмах на всеобщее обозрение. Позднее с Парфией с переменным успехом воевал Марк Антоний. Парфяне очень искусно использовали против римлян и особенности местного ландшафта, выбирая для сражений открытые равнинные театры военных действий, где они могли успешно использовать свое превосходство в коннице. Многочисленная легкая конница, где каждый всадник был еще и отменным лучником, была главной силой парфянского войска. Сама Парфия к тому времени уже давно не была государством кочевого народа. Овладев Ираном и Месопотамией, парфяне быстро восприняли достижения родственной им как иранцам персидской культуры, а также испытали сильнейшее воздействие культуры греческой — наследие эллинистического государства Селевкидов, значительной частью поглощенного Парфией. Парфяне отличались религиозной и культурной терпимостью, и потому их держава была страной, где причудливо переплетались верования, быт, нравы, обычаи, языки, достижения и традиции искусства иранского, эллинского мира, древней культуры Месопотамии. Пожалуй, именно Парфянское царство можно считать запоздалым воплощением заветной мечты Александра Великого о слиянии греческого и иранского миров в единую цивилизацию. После поглощения Римом последних эллинистических государств Восточного Средиземноморья Парфия осталась единственной страной, которую можно считать во многом представительницей великой цивилизации эллинизма. В городах Парфии стояли и иранские зороастрийские храмы, и храмы греческих богов, в почете были разные местные верования. Действовали греческие театры; городские площади, улицы, дворцы царей, дома знати украшались греческими скульптурами. Верхушка парфянского общества владела греческим языком, была знакома с поэзией, с драматургическим наследием Эллады. Пример, конечно, мрачноватый, но когда голову Красса доставили в город Селевкию в царский дворец, то придворный шут, желая развлечь царя Ородеса и его окружение, схватив голову за волосы, продекламировал по-гречески стихи, содержание которых соответствовало ситуации унижения поверженного врага.

«Парфянский вызов», как называл его один из величайших антиковедов XX столетия М. И. Ростовцев, стал важнейшим фактором римской внешней политики. Со времен Карфагена Рим не встречал такого сильного врага. Парфия не выдвинула своего Ганнибала, но и ни одному римскому императору и полководцу в войнах с парфянами не доставались лавры, сопоставимые с лаврами Сципиона Африканского или Сципиона Эмилиана. Возвращаясь ко времени правления Нерона, надо сказать, что римско-парфянское противостояние стало одной из наиболее важных его страниц. Собственно, как уже говорилось, парфянская проблема встала перед Нероном с самого начала его царствования.

В конце 54 года Рим был охвачен тревожными слухами, которые породили известия об изгнании Радамиста парфянами, утверждении на армянском престоле брата парфянского царя и полном захвате Парфией Армении, каковую римляне привыкли считать сферой своего влияния. Сила парфян в Риме была прекрасно известна, и все понимали, сколь непростым для империи может стать грядущее столкновение. Смена власти, только что прошедшая, также особо не вдохновляла. Во главе государства — семнадцатилетний юнец, не имеющий, естественно, ни малейшего опыта в делах державных и военных. Его неопытность могла бы быть восполнена знаниями умудренных и испытанных в делах советников, но, похоже, всем на Палатине заправляет августа-мать, а женщине не пристало руководить войной. Что до ближайших советников юного цезаря, то главный из них, конечно, может учить философским премудростям, но не искусству вести войну, выигрывать сражения у грозного противника, успешно осаждать и брать вражеские крепости и города.

Другим существующее положение вовсе не казалось таким уж безрадостным. Они вспоминали, что восемнадцатилетнему Гнею Помпею его юные годы совсем не помешали стяжать воинскую славу, достойную великого полководца; обращались и к делам Октавиана, который в такие же молодые годы успешно начинал свое блистательное восхождение к вершинам власти. Что до Бурра и Сенеки, главных советников принцепса, то это мужи многоопытные и дела государства знающие. Да и военачальниками Рим совсем не беден. Потому многие выражали надежду, что Нерон сам покажет, какие советники ему ближе — честные или бесчестные, «остановив свой выбор скорее на полководце выдающихся дарований, нем на каком-нибудь богаче, добывшем себе за деньги влиятельную поддержку»[241]

Отдадим должное Нерону и его советникам. Своими решительными и своевременными действиями молодой цезарь немедленно посрамил сомневающихся и вдохновил тех, кто возлагал на него свои надежды.

Согласно повелению Нерона в ближайших провинциях незамедлительно набрали молодежь, пополнив ею восточные легионы, которым было приказано придвинуться непосредственно к рубежам Армении, союзникам Рима — правителям небольших пограничных, всецело зависящих от римлян областей, было приказано обеспечить подготовку вторжения в пределы Парфии, подготовив переправы через Евфрат. Но главное, все были в восторге от замечательно верного назначения главнокомандующего легионами на Востоке: им стал испытанный военачальник, полководец с большим и победоносным опытом ведения боевых действий Гней Домиций Корбулон. Армия, которую он возглавил, должна была удержать за римлянами Армению. Такое продуманное назначение действительно заслуженного человека, вызвавшее всеобщее одобрение, дало основание полагать, что таким образом начинающееся правление открывает широкую дорогу для выдвижения по-настоящему одаренных людей.

Тем временем в Армении дела повернулись в пользу Рима. В Парфии возникла смута, вызванная выступлением против царя Вологеза его сына Вардана, и парфянам пришлось оставить недавно занятое ими армянское царство для того, чтобы сосредоточить все силы на наведении порядка в царстве собственном. Более того, теперь царь Парфии сам нуждался в мире на западных рубежах своей державы и потому охотно согласился пойти на мир с Римом, а дабы у римлян не было сомнений в его искренности, он даже изъявил готовность выдать заложников, в числе которых оказались знатнейшие представители царствующего рода Аршакидов. Скорее всего, таким поступком Вологез достигал двух целей: добивался доверия римлян и обеспечивал безопасность извне на время войны с непокорным сыном, а заодно и избавлялся от опасных родичей, на верность которых в этой семейной междоусобице положиться он не мог. Статус римского заложника лишал даже задумавшего поддержать мятежного Вардана возможности каких-либо действий.

Выдача заложников привела неожиданно к конфликту между самими римлянами. Дело в том, что Корбулон возглавил войска Востока, направленные в Армению, но другая часть римской армии оставалась в Сирии, где ею продолжал командовать легат Умидий Квадрат. Формально оба военачальника были независимы друг от друга, но положение Корбулона в силу его назначения новым принцепсом и с учетом его личных достоинств, хорошо и широко известных, становилось предпочтительным, что не могло не вызвать ревности у Умидия Квадрата. Соперничество двух полководцев достаточно забавным образом проявилось как раз в истории с парфянскими заложниками. Когда заложники прибыли к римской границе, то их принял центурион, посланный Квадратом. Корбулон, узнав об этом, посылает своего префекта. Далее дело обернулось совсем уже комическим образом. Префект и центурион после безрезультатных жарких споров предоставили заложникам самим выбирать, к кому из римских полководцев они предпочитают направиться. Заложники и царские послы, их сопровождавшие, предпочли Корбулона как человека, очевидно, более прославившего себя воинской славой и даже внешне более представительного — Гнея Домиция, которого отличали огромный рост, могучее сложение, а также умение привлекать к себе не только окружающих, но даже врагов. Умидий Квадрат, жестоко обиженный таким предпочтением, заявил, что у него несправедливо отнимают плоды его стараний, поскольку именно его люди первыми приняли парфянских заложников. Корбулон, узнав об обиде легата, сказал, что царь Вологез согласился выдать римлянам заложников лишь тогда, когда узнал о прибытии к войску его, Корбулона, что, при всем уважении нашем к заслуженному воину, нельзя считать справедливым утверждение: у царя были причины предложить римлянам заложников, независимее от прибытия к армии римлян нового военачальника. И здесь нельзя не отдать должного Нерону: он умело помирил поссорившихся военачальников, признав их успехи равными, заслуживающими одной общей лавровой ветви, которую они совместными усилиями добавили императору.