В ту ночь, когда она отдала ему кожаный футляр с лирой, он собрался жениться на ней. Он ввел бы ее в свой круг даже против воли родителей, которые давно подозревали, что она шпионка, посланная внедриться в семью Григори. Персиваль защищал ее. Но когда мать взяла лиру, чтобы отдать ее на исследование немецкому специалисту по истории музыкальных инструментов, человеку, который часто призывал проверять сокровища нацистов, оказалось, что лира была не чем иным, как превосходно выполненной копией, древним сирийским инструментом из рога. Габриэлла лгала ему. Его вера в Габриэллу была оскорблена и осмеяна.

Он порвал с Габриэллой все отношения, оставив другим разбираться с ней. Это решение далось ему нелегко. Позже он узнал, что ее очень строго наказали. Он хотел, чтобы она умерла — правда, дал указания, чтобы ее убили, а не замучили, — но ей повезло, и коллегам Габриэллы удалось спасти ее, рискуя жизнью. Оправившись, она вышла замуж за Рафаэля Валко. Этот брак помог ее карьере. Персиваль первым признал, что Габриэлла — лучшая в своей области, одна из немногих ангелологов, полностью постигших их мир.

Он не встречался с Габриэллой более пятидесяти лет. Как и за остальными, за ней непрерывно наблюдали, ее профессиональную и частную жизнь контролировали день и ночь. Он знал, что она жила в Нью-Йорке и продолжала работать против него и его семьи. Но о деталях ее личной жизни Персивалю было известно очень немногое. После провала операции и разрыва отношений его семья держала от него в секрете всю информация о Габриэлле Леви-Франш Валко.

Последнее, что он слышал, — Габриэлла продолжала бороться с неизбежным упадком ангелологии, противостоять безнадежности своего дела. Он подумал, что она уже старуха, с красивым, но увядшим лицом. Она не имела ничего общего с легкомысленной глупой девчонкой, сидящей напротив него. Персиваль откинулся на спинку стула и стал рассматривать девушку, ее нелепую блузку с глубоким вырезом и дешевые украшения. Она была уже пьяна — правда, она выпила более чем достаточно еще до того, как он заказал шампанское. Безвкусная особа, нисколько не похожая на Габриэллу.

— Идемте со мной, — сказал Персиваль, бросая деньги на стол.

Он надел пальто, поднял трость и вышел в ночь, держа девушку под руку. Она была высокой и стройной, более ширококостной, чем Габриэлла. Между ними возникло сексуальное влечение — испокон веку земные женщины становились жертвами ангельской привлекательности.

Эта не отличалась от других. Она охотно последовала за Персивалем, и несколько кварталов они шли молча, пока не добрались до безлюдного переулка. Тогда он взял ее за руку и повел в темноту. Невыносимое, почти животное желание, которое он к ней чувствовал, разжигало в нем гнев. Он поцеловал ее, занялся с ней любовью, а потом длинными холодными пальцами яростно обхватил тонкое теплое горло и сжал, пока кости не начали хрустеть. Девушка хрипела и отталкивала его, изо всех сил пытаясь освободиться от хватки, но было поздно — Персиваля Григори одолела жажда убийства. Экстаз от ее боли, сладкое удовлетворение от ее борьбы заставили его задрожать от желания. Он представил себе, что душит Габриэллу, и его охватила волна еще более острого удовольствия.

Монастырь Сент-Роуз, Милтон,

штат Нью-Йорк

Эванджелина проснулась в три утра, охваченная паникой. За годы она привыкла к строгому распорядку и терялась, если вдруг отклонялась от расписания. Еще во власти сна, она огляделась, и ей показалось, что вокруг вовсе не ее келья, а небольшая аккуратная комнатка с чисто вымытыми окнами и протертыми полками, которая ей снилась. Она вновь закрыла глаза.

Ей явились образы матери и отца в парижской квартире, в доме ее детства. Отец был молодым и красивым, гораздо более счастливым, чем Эванджелина помнила его после смерти матери. Мать — даже во сне Эванджелина едва могла разглядеть ее — стояла поодаль, фигура затемнена, лицо прикрыто шляпой от солнца. Эванджелина потянулась, отчаянно желая коснуться материнской руки. Она звала мать подойти ближе. Но чем больше она тянулась, тем дальше отступала Анджела, превращаясь в прозрачный иллюзорный туман.

Эванджелина проснулась во второй раз, пораженная отчетливостью и реальностью сна. На циферблате часов горели ярко-красные цифры — 4.55. Ее словно током ударило — еще немного, и она опоздает на поклонение. Заморгав и оглядев комнату, она поняла, что оставила шторы открытыми, в окно заглядывало ночное небо. Белые простыни казались серовато-фиолетовыми, словно покрытыми пеплом. Встав с постели, она натянула черную юбку, застегнула белую блузку и прикрепила к волосам накидку.

Она снова вспомнила сон, и ее накрыло волной тоски. Хотя прошло много времени, Эванджелина ощущала отсутствие родителей так же остро, как и тогда, когда была ребенком. Ее отец неожиданно умер три года назад — во сне остановилось сердце. Она каждый год поминала его, выполняя в его честь новену — специальную молитву, но все равно ей было трудно привыкнуть к мысли, что он не узнает, как она выросла и изменилась с тех пор, как дала обет, как сильно она стала походить на него, чего никто не ожидал. Он много раз говорил, что характером она в мать — обе были честолюбивыми и целеустремленными, обеих больше интересовал результат, чем средства его достижения. Но, положа руку на сердце, именно его личность повлияла на характер Эванджелины.

Эванджелина уже собралась уходить, когда вспомнила про открытки от бабушки, которые так разочаровали ее вечером. Она пошарила под подушкой, достала их и, несмотря на то что опаздывала к поклонению, решила еще раз попытаться понять запутанные тексты.

Вынув открытки из конвертов, она разложила их на кровати. Один рисунок бросился ей в глаза. Накануне она так устала, что не обратила на него внимания. Это было бледное изображение ангела, поднимающегося по лестнице. Она была уверена, что видела такое же раньше, хотя не могла вспомнить, где именно натолкнулась на него и почему оно показалось ей знакомым. Она положила рядом другую открытку, и как только она это сделала, в мозгу у нее прояснилось. Внезапно рисунки обрели смысл — изображения ангелов на открытках были фрагментами одной большой картины.

Эванджелина стала перекладывать части, по-разному перемещая их, пытаясь найти соответствие цветам и границам, как будто составляла мозаику, пока перед ней не возникла целостная картина — множество сияющих ангелов, поднимающихся по изящной винтовой лестнице к яркому небесному свету. Эванджелина хорошо ее знала. Акварель Уильяма Блейка «Лестница Иакова» она еще девочкой видела в Британском музее — туда ее водил отец. Ее мать любила Уильяма Блейка, собирала его поэтические сборники и картины, и отец купил в подарок Анджеле эстамп «Лестницы Иакова». После ее смерти они привезли картину с собой в Америку. Это был один из немногих рисунков, украшавших их простую бруклинскую квартиру.

Эванджелина взяла верхнюю открытку слева и вытащила оттуда прикрепленный листок бумаги. Затем взяла вторую открытку и сделала то же самое. Когда Эванджелина положила кремовые страницы по порядку, отрывочные слова объединились в понятные предложения. Вероятно, письмо когда-то написали, разрезали на куски и запечатали в конверты, которые Габриэлла отсылала каждый год. Бабушка нашла способ зашифровать послание.