об изменении статуса вдовьих поселений. Сначала отправили вам, вы же у нас чересчур заметные, с внешним миром общаетесь больше всех остальных. А теперь и во все остальные ушли указы о присвоении вдовьим поселениям статуса деревни.

– Но я ничего такого не хотела, – пролепетала я, замирая в кресле. Поди пойми, хорошо это или плохо в масштабах государства.

– Мы знаем, – теперь добрым полицейским был господин Орбрен.

– Есть еще один момент, – его светлость взъерошил идеально уложенные волосы, – даже два. Первый, чтобы управлять Оракулом человек должен быть равен сильнейшим Древним Ведающим. И второй, управлять им в одиночку невозможно. Для этого нужно смешать две энергии: мужскую и женскую, двух равных по силе Ведающих.

– Поэтому я и следил за тобой, после этого выступления на площади, – теперь говорил господин Орберн, – именно тогда я понял, что ты очень сильная Ведающая. Но у тебя должен быть сообщник. Если бы я знал, что ведьмы закутали тебя в кокон не для того, чтобы скрыть силу…

– У меня нет никакого сообщника, – побледнела я. Как пить дать сейчас обвинят в шпионаже и все…

– Есть, – улыбнулся его светлость, – это твой сын.

Я застыла. Ледяной холод прошелся с головы до ног, выстужая эмоции. Меня никто не отпустит. Я была абсолютно права, не доверяя господину Орбрену, надо было уходить тогда, на поляне.

Положила руки на живот пряча малыша. Если бы я умела сворачивать пространство осознанно, как его светлость, то воспользовалась бы своим умением и сбежала. Если бы да кабы… кошмар меня подери!

– Малла, – господин Орбрен заговорил снова, – не бойся, никто не обидит ни тебя, ни твоего сына. Поверь, нам важно, чтобы ты нам доверяла.

– Верно, Малла, – подтвердил его светлость, – мы позаботимся и о тебе, и о твоем ребенке. Защитим вас от Хадоа.

Я молчала. От хадоа-то они может быть нас и защитят, но кто защитит нас от них? Нет, пока нельзя думать. Не здесь, не сейчас…

– Я ничего не знаю, я не нарочно, – вжалась в спинку кресла. Как же страшно, – мне ведь ничего не нужно. Я просто хочу жить спокойно. Работать в колхозе. Растить сына. Раз теперь вдовы не изгои, я ведь могу оставить его себе!

– Да, Малла, – сокрушенно вздохнул его светлость, – формально ты изменила статус вдов, но готовы ли люди принять эти изменения? Много тысяч лет детей у вдов отнимали, чтобы их не забрала тьма. Смогут ли люди вот так сразу привыкнуть к тому, что дети останутся у матерей? Но не окажутся ли предрассудки сильнее Оракула? И не увидят ли люди в твоем ребенку эту самую тьму? Я, честно говоря, не уверен, Малла.

– Но не нужно паниковать, – господин Орбрен взял меня за руку, словно желая успокоить, – ты же помнишь, я обещал тебе сделать все возможное, чтобы твой сын был рядом. И я сдержу обещание, Малла.

– Но и ты должна нам помочь, ведь иначе мы не сможем защитить вас от глупых предрассудков.

– И от хадоа, – господин Орбрен проникновенно заглядывал мне в глаза, – ты ведь это понимаешь?

– Очень хорошо, – прошептала я помертвевшими губами. Похоже у меня совсем нет выбора, – понимаю…

– А теперь расскажи нам, что именно ты сделала в последний Первый день. Это было вечером на посиделках у Салины. Вспомни, что такого необычного ты чувствовала, – его светлость замер, словно я должна была сообщить что-то важное.

– Я, – я прокашлялась, потому то горло сжал спазм от страха, – ничего такого не делала. Мы просто пели. И у меня даже круга Оракула не было.

– Вот именно, Малла, ты смогла связаться с Оракулом даже без круга. Вспоминай. У тебя должны были появиться какие-то особенные ощущения, не такие как обычно…

– Я просто пела, – попыталась вспомнить я, – песню про любовь девушки Катюши и бойца с пограничья.

Господин Орбрен и его светлость быстро переглянулись. Явно неспроста. И я, вздохнув, пересказала свои ощущения во время пения. И про то, как увидела весь Генар словно на ладони, и про то как дунула на уголек, который почти потух, и про то, что приняла все это за видения, и про то, что Дайра назвала меня песенницей. Все равно ведь его светлость скоро все знает…

Когда я закончила, в кабинете было тихо. Господин Орберн и его светлость молчали.

– Скажите, а что я сделала-то? – осторожно попросила я.

Но господин Орбрен ответил вопросом на вопрос:

– Малла, а ты в этот момент думала ли сама о тех бойцах на границе? И что ты думала?

– Думала, конечно, – пожала я плечами, – из-за этих ваших войн на границах, столько женщин любимых теряют, вдовами остаются. И потом оказываются в ваших ужасных платьях-мешках во вдовьих поселениях без всякой надежды на лучшее. А что все таки я сделала?

– Ты отодвинула границы Гвенара, – сдержанно ответил его светлость, – почти на целую веху по всему периметру…

– И что это значит? – жалобно протянула я, – это хорошо или плохо?

– Это значит, Малла, – господин Орберн снова взял меня за руку, а я еле сдержалась, чтобы не выдернуть ее из его ладони, – что теперь от хадоа свободно немного больше нашего мира. Ты отобрала наши земли у захватчиков. И это очень хорошо.

Глава 46

– Но и это еще не все, – его светлость устало потер переносицу, – вчера ты каким-то образом уничтожила армию хадоа, которая направлялась к нашей границе. И ты должна нам рассказать, что именно ты сделала. Как ты смогла пробудить активную защиту Оракула. Потому что, Малла, хадоа не простят Гвенару подобной выходки. Нападения продолжаться. И мы должны понимать, сможем ли ответить им так же, как вчера. Или нет.

– Я не знаю, – я уже чуть не плакала. В голове вместе с пульсом стучало: «Мне конец!», – я ничего не делала. Мне просто было страшно, очень страшно. И нужно было… куда-то Туда, чтобы сделать… что-то сделать.

– Куда Туда, Малла? – его светлость крутил в пальцах перо, выдавая свое нетерпение.

– Я не знаю, я же не добежала до Туда. Не успела, – я рассказывала о своих ощущениях, о том, что делала в эти самые страшные минуты жизни, вытирая слезы, которые сами лились из моих глаз. Вот что за невезение? Зачем мне это все. Я же просто хочу жить спокойно.

Его светлость и господин Орбрен внимательно слушали, иногда задавая уточняющие вопросы.

Когда я дошла до того момента, как обнаружила Источник, и как сроднила с ним наши с сыном энергии, его светлость зафыркал от сдерживаемого смеха, а на лице господина