Дмитрий, брат мой, за козни мои, что творил я, за обиды, какие наносил тебе, несу я ныне крест страдания…

Брат мой, Дмитрий, ужели не простил ты меня, и в монастырь удалившись? Не таи досаду на меня, ибо ты, схиму приняв, вскоре в иной мир удалишься. И там, на суде Божьем, не обвиняй меня. Во грехе своем готов я нести покаяние…»

Качнулся, едва не упал. Следовавший за ним боярин Ерема успел подхватить, сопроводил великого князя до опочивальни, помог разоблачиться.

Не могло укрыться от великого князя Владимирского, что теряет он ханское благоволение. Почему? И так и этак гадал князь Андрей, ум отказывался понимать. Ужели зерно недоверия посеяли брат Даниил и племянник Юрий?

Угроза потерять расположение хана страшила Андрея Александровича больше, чем просьба княгини Анастасии об уходе в монастырь.

Теперь хан Тохта обрел невиданную силу, его власть распространилась от седых гор Урала и Закаспия до горбов Карпатских; и отныне ни один из князей не будет искать защиты у Ногая.

Дабы сохранить великокняжеский стол, владимирский князь Андрей Александрович весной отправится на поклон в Орду, но прежде пойдет на Переяславль, заставит переяславцев покориться его воле.

Нельзя сказать, что он не задумывался над словами Анастасии и ее желанием уйти в монастырь. Он не только не возразил, но даже одобрил ее готовность стать монахиней, Ежели ей не суждено сделаться матерью, к чему быть женой?

В гридницу заглянул тиун:

Кажись, к снегу повернуло, ветер с моря задул.

Все ли готово к полюдью, Елистрат?

Два десятка саней да полсотни гридней дожидаются санного пути.

С тобой боярин Ерема поедет. Смердов не жалей, они на слезу давят. Особо проследи, чтоб порченую рухлядь не подсовывали, мех самолично проверяй. Кто из мужиков дань начнет утаивать, того на правеж, дабы другим неповадно было.

Князь Андрей потер крупный нос:

Вели печи топить, ночью колею.

И снова о полюдье заговорил:

Поторопись, Елистрат, не то баскаки наедут за ордынским выходом.

Люд злобится, хан ясак на откуп отдал.

На то ханская воля, и нам ей не перечить.

Я ль перечу? Откупщики-нехристи шкуру сдирают, как бы до смуты не довели.

Баскак — слуга хана, у него охранная грамота. Хан за баскаков с нас спросит. Поди, не забыл, как мурзу Чету ублажал и за бунт суздальцев? Кабы Тохта о том прознал, помыслить страшно, что было бы. Все мы под его властью ходим и дышим по ханской милости.

Слух есть, княгиня нас покидает.

Князь Андрей Александрович строго посмотрел на тиуна:

Я княгине волю дал, и епископ благословил, пусть поступает, как ей Бог повелел. О том более не вопрошай.

Тиун, прихрамывая, удалился.

Покличь боярина Ерему! — вслед ему крикнул князь.

* * *

Узнав о смерти Ногая, княжич Юрий со смешком сказал брату Ивану:

Хан хана жрет и тем сыт бывает.

На что Иван заметил:

Мыслю я, брат, настанет та пора, когда источится сила ордынская.

Не верится — велика она.

Ныне велика, а завтра? Печенежские аль половецкие орды малы были? Время, брат, все перетрет.

Когда такое случится, нас жизнь сомнет. Не доживем мы до ордынской погибели.

Нас не будет — другие увидят. Мыслю, к тому времени князья наши в разум войдут, к единению Руси потянутся.

А до той поры мы еще не раз псами лютыми друг другу горло грызть будем.

Иван ответил с сожалением:

Тут я, брат, с тобой согласен.

* * *

Зима легла ровная, снежная, унялись ветры, и не давили морозы. Ночную тишину нарушали лишь караульные со стен:

Вла-ди-мир!

И снова все замирало.

А на рассвете город пробуждался от колокольного звона: звали к ранней заутрене.

На первой неделе после Покрова покидала Владимир княгиня Анастасия. Умостилась в широких розвальнях вместе с холопкой, согласившейся разделить с госпожой ее долю.

На розвальнях поклажа, вещи Анастасии, в руках холопки ларец из кипариса с серебряными монетами — вклад княгини в монастырь.

Накануне отъезда Анастасию навестил епископ Владимирский, грек Андриан, напутствовал.

Дочь моя, — говорил епископ, — в молитвах и послушании обретешь покой мятущейся душе…

Утром, в час отъезда, вошла княгиня к мужу — попрощаться. Тот встретил ее холодно, промолвил:

С Богом. Замаливай не только свои грехи, но и мои.

И отвернулся…

Сани окружила дворня, приковылял тиун, скинул шапку, поклонился низко, чуть не коснулся снега бородой:

Путь тебе добрый, княгинюшка, завсегда помнить тебя будем.

Ты, Елистрат, за великим князем доглядывай, он ныне в тревогах.

Анастасия поманила тиуна и чуть ли не в ухо шепнула:

Заблудший он, на брата Даниила замахивается. Отговори. Или Дмитрием не сыт?

Ох, княгинюшка, аль тебе норов великого князя неведом? Ему власть превыше всего, за нее он и Орду на Русь наведет.

Мне ли того не знать, оттого и волнения мои. Коли не сам, так руками ордынцев народ русский изводит…

Сани тронулись, и княгиня бросила на ходу:

Прощай, Елистрат, и вы, холопы, буду за вас Всевышнего молить…

* * *

Съехались во Владимире. Уж больно загадочно звал их, князей Ярославского и Ростовского, великий князь. Собрались в гриднице хозяин Андрей Александрович, Федор Ростиславич да Константин Борисович. О делах, зачем званы, говорить не торопились, пили пиво хмельное и меды выдержанные, закусывали выловленной из проруби стерлядью, жареным и вареным мясом молодой лани-важенки, солеными груздями и пирогами с брусникой.

Ели, перебрасывались редкими словами, ждали, когда начнет разговор хозяин. А великий князь на пиво нажимает да все знак отроку подает, чтоб кубки наливал. Князь Константин Борисович разрумянился, глаза озорные.

Впору девок-холопок, князь Андрей Александрович, пощупать!

Но великий князь шутку ростовского князя не принял, да и ярославский князь из-под седых бровей бычился. Буркнул:

Тебе, князь Константин Борисович, девки к чему? Разве подержаться?

Обижаешь, Федор Ростиславич, у меня в палатах не одна девка забрюхатела.

Грозился беззубый кобель волка загрызть.

Но-но, гости, к чему перебранка, поди, каждый свою силу имеет.

Тут отроки наполнили кубки медом, пареным на вольном духу и настоянным на ягоде малине. По гриднице потянуло таким запахом, что князья головами закрутили: