2) О глоссолалии в Коринфской церкви, которая, по всей видимости, была идентична глоссолалии в Кесарии (Деян. 10:46) и в Ефесе (Деян. 19:6), благодаря описанию Павла мы знаем довольно много. Она проявлялась как восторженность после обращения и продолжалась какое–то время. Это было не говорение на иностранных языках, совершенно бесполезное на молитвенных собраниях верующих, а говорение на языке, не похожем ни на какие известные наречия и без переводчика непонятном для иностранцев. Это явление не было связано с проповедью Евангелия, хотя, как и другие формы поклонения, могло повлиять на впечатлительных неверующих, если таковые присутствовали на собрании. Это был акт безоговорочного посвящения, акт благодарения, молитвы и воспевания со стороны членов христианского собрания, всецело поглощенных общением с Богом и выражавших свой восторг ломаной, отрывистой, возвышенной, непонятной речью. Это было проявление чувств, а не мыслей, язык возбужденного воображения, а не холодного рассудка. Это был язык духа (πνεύμα), экстаза, отличный от языка разума (νούς). Разницу между ними мы можем в какой–то мере понять, сравнив стиль Откровения, полученного έν πνεύματι (Отк. 1:10), и стиль Евангелия от Иоанна, написанного έν νοΐ. Говорящий на языках пребывал, так сказать, в состоянии духовного опьянения, наподобие поэтического «безумия», о котором говорили Шекспир и Гёте. Его язык был лирой, из которой божественный Дух извлекал небесные мелодии. Человек был в бессознательном или полубессознательном состоянии и едва понимал, где находится — все еще «в теле» или уже «вне тела». Понять эту неосознанную восторженную речь мог лишь тот, кто пребывал в таком же трансе. Для постороннего, неверующего человека глоссолалия звучала варварским наречием, неразборчивым звуком трубы, бредом сумасшедшего (1 Кор. 14:23) или бессвязной речью пьяного (Деян. 2:13,15). «Ибо, кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу; потому что никто не понимает его, он тайны говорит духом; а кто пророчествует, тот говорит людям в назидание, увещание и утешение. Кто говорит на незнакомом языке, тот назидает себя; а кто пророчествует, тот назидает церковь» (1 Кор. 14:2–4; ср. 1 Кор. 14:26–33).

Очевидно, коринфяне переоценивали значение говорения на языках как эффектного проявления божественной силы; глоссолалия производила сильное впечатление, но, по сути, не служила практическим целям и исчезла с окончанием «медового месяца» церкви. Павел, сам прекрасный знаток этого феномена (1 Кор. 14:18), показал себя очень мудрым человеком, отметив второстепенный и преходящий характер говорения на языках, ограничив его использование и отдав предпочтение другим, неизменно полезным дарам, через которые Бог проявляет Свою милость и любовь ко всеобщему благу. Говорить на языках хорошо, но лучше пророчествовать и учить на понятном языке, чтобы собрание назидалось, а еще лучше делами проявлять любовь к Богу и людям (1 Кор. 13).

Мы не знаем, как долго существовал феномен глоссолалии, описанный Павлом. Как и другие сверхъестественные дары эпохи апостолов, этот дар постепенно исчез. Он не упоминается ни в пастырских, ни в общих посланиях. В конце II века мы встречаем лишь несколько мимолетных упоминаний об этом явлении. Ириней Лионский («Против ересей», кн. V, гл. 6, § 1) упоминает о «многих братьях», которые, как он слышал в церкви, имели дар пророчества и говорения на «разных языках» (παντοδαπαΐς γλώσσαις), могли открывать сокровенные человеческие тайны (τά κρύφια των ανθρώπων) и разъяснять тайны Божьи (τά μυστήρια τού θεού). Трудно сказать, что именно имеет в виду Ириней, используя термин «разные», который больше нигде не встречается в его трудах, — иностранные языки или множество совершенно необычных языков, подобных тем, о которых писал Павел. Последнее более вероятно. Самому Иринею пришлось выучить язык галлов. Тертуллиан («Против Маркиона», V. 8, ср. «О душе», гл. 9) вскользь упоминает о том, что духовные дары, в том числе и дар языков, все еще проявляются среди монтанистов, к числу которых он принадлежал. Ко временам Златоуста говорение на языках прекратилось совсем. Во всяком случае, Златоуст объясняет неизученность этого дара отсутствием его проявлений. С тех самых пор глоссолалию стали понимать неверно — как чудесный и неизменный дар иностранных языков, данный для миссионерских нужд. Однако во всей истории миссионерской работы мы не найдем ни одного бесспорного примера использования дара языков в таких целях.

Аналогичные явления, только более частного характера и не чудесные по природе, внешне похожие на подлинный дар языков или только имитировавшие его, время от времени возникали в периоды особого религиозного энтузиазма: у камисардов и пророков из французских Севенн, в среде ранних квакеров и методистов, мормонов и шведских «читателей» («Liisare», 1841 — 1843), во время ирландского пробуждения 1859 г. и особенно в «Католической апостольской церкви» Э. Ирвинга с 1831 по 1833 г. и даже по сей день. См. статьи Ирвинга о «дарах Святого Духа, именуемых сверхъестественными» (Ed. Irving, Works, vol. V, p. 509, etc.); Mrs. Oliphant, Life of Irving, vol. II; Schaff, Hist. Ap. Ch., § 55, p. 198; Stanley, Com. on Corinth., p. 252, 4th ed.; статьи Пламптре в «Библейском словаре» Смита (Smith, Bible Diet., IV. 3311, американское издание). Последователи Ирвинга, высказавшие свои соображения по данному вопросу (Тирш, Бём и Росстойшер), четко разграничивали глоссолалию Пятидесятницы (говорение на иностранных языках) и коринфскую глоссолалию, которая проявлялась на молитвенных собраниях; свой собственный духовный опыт они отождествляли с последней. Несколько лет назад я стал свидетелем глоссолалии в нью–йоркском собрании последователей Ирвинга; речь была ломаной, спонтанной и непонятной, но слова состояли из необычных, поразительных, впечатляющих звуков, и говорящие не владели своим языком, который как будто подчиняла себе некая посторонняя сила. Один мой друг и коллега (д–р Бриггс) наблюдал этот феномен в 1879 г. в Лондоне, в центральной церкви последователей Ирвинга, и у него сложилось такое же впечатление.

3) Глоссолалия Пятидесятницы не могла принципиально отличаться от коринфской: она представляла собой точно такой же экстатический акт поклонения, благодарения и хвалы за великие деяния Божьи во Христе, беседу души с Богом. Это было чистейшее и наивысшее словесное воплощение ликования и восторга новорожденной Церкви Христовой, находящейся под властью Святого Духа. Говорение на языках началось прежде, чем появились зрители (ср. Деян. 2:4 и Деян. 2:6), а по его окончании Петр произнес миссионерскую проповедь обычным, понятным языком. Лука упоминает об этом даре еще дважды (Деян. 10, 19), и в обоих случаях его сутью является поклонение, а не поучение.

Тем не менее, если исходить из очевидного смысла повествования Луки, глоссолалия Пятидесятницы отличалась от коринфской не только своей силой, но и тем, что суть сказанного достигла сознания слушателей на их родных наречиях без помощи истолкователя–человека. Отсюда и выражение «другие языки», которое не используют ни Павел, ни Лука в других отрывках; отсюда и изумление, охватившее иностранцев, когда каждый из них услышал свой родной язык из уст неграмотных галилеян. Именно эта гетероглоссолалия, как ее можно назвать, и вызывает главные затруднения. Я приведу ряд существующих толкований, которые пытаются как–то решить эту проблему.