Мать Теменун дозволила ей принимать посетителей. И первым был Хариф. Он был угнетен, и не скрывал этого.

– Я виноват перед тобой, – сказал он.

Дарду это заявление озадачило. В чем он виноват? Ведь она бы в любом случае пошла в гостиницу к Лаши. А если б он не рассказал ей про Сови, она не была бы так подозрительна ко всему, и могла прозевать нападение.

Но Хариф имел в виду другое.

– Я должен был предвидеть то, что случилось. Я же всегда уверял тебя, что вижу будущее. И не лгал. Но этого мне не было показано. Я был так уверен, что тебе не суждено умереть в Каафе, что всего остального не предусмотрел.

Больше он ей ничего не сказал. Возможно, он ждал, что Дарда спросит: "А где я умру?" Но она воздержалась от этого вопроса..

Князь Иммер в отличие от Харифа был шумен и многоречив. Дарда не ожидала, что он придет. При всей их взаимной симпатии, между ними существовала слишком большая сословная разница, и было бы вполне достаточно, если бы Иммер прислал осведомиться об ее здоровье кого-нибудь из слуг. Но он явился сам. Может, для того, чтобы найти утешение в собственных неприятностях, ему нужно было взглянуть на чужие. Или приятно было убедиться, что у Паучихи тоже есть слабости. Разговора о делах на сей раз не было, только в начале Иммер не преминул отметить, что Паучиха на себе убедилась, как важно, чтобы в Каафе царил порядок. Дарда могла бы возразить, что под порядком в Каафе князь обычно разумел нечто иное, но промолчала. В основном Иммер разглагольствовал о том, что скоро надо будет выдавать дочку замуж, а он так занят, что некогда и жениха присмотреть. Дарда удивилась. Она помнила дочь Иммера ребенком. Однако за то время, что Дарда не видела ее, маленькая толстушка, должно быть, и впрямь достигла брачного возраста.

Поделившись с Дардой семейными заботами, Иммер отбыл.

– Впредь будь осторожнее, – бодро сказал он на прощание. – Ты мне живая нужна…

Посетил болящую и Лаши.

– Ты оказалась права, – сообщил он. – И невесело мне от этого.

– Никому бы не было весело, брат.

– Ладно. Хватит тебе разлеживаться. Что-то скучно мне стало в городе. И тошно. Никогда бы не подумал, что так будет.

Дарда и сама рада была бы не разлеживаться. Но ей этого не позволяли. И лишь три недели спустя разрешили гулять в храмовом саду, при том, что нога была еще в лубке. Ей принесли костыль. Одежду, выстиранную и заштопанную, принесли раньше, однако пока что Дарда носила простое свободное платье, вроде тех, в каких ходили храмовые прислужницы.

– А где мой посох? – спросила она сопровождавшую ее на прогулке мать Теменун.

– Разве он был при тебе?

– Конечно. Иначе как бы я добралась до сада?

– Не знаю. Мне рассказали, что ты лежала на берегу канала. При тебе был кривой меч и кинжал. И никакого посоха.

– Без посоха я бы не преодолела ограду.

– Тогда я не понимаю, как ты попала в сад.

– Может, это было чудо, – сказала Дарда, щурясь на солнце. Зима кончалась, и дождевые тучи над Каафом рассеялись. Но в саду не чувствовалось подступающей жары. От свежего воздуха, напоенного запахом цветов и зелени, и солнечного света у Дарды слегка кружилась голова.

– Не стоит шутить подобными вещами, – голос жрицы прозвучал более резко, чем привыкла слышать Дарда.

Наверное, шутка была не лучшей. И то, что произошло, было вполне объяснимо. В последний миг, уже ничего не помня от боли, Дарда бессознательно проделала привычный маневр – взбежала по стене, оттолкнувшись посохом. А посох остался с другой стороны. Или она утопила его в канале…

– Возможно, это был знак, – внезапно произнесла мать Теменун.

– Какой знак?

– Никкаль забрала у тебя посох, и оставила меч. Стало быть, посох отныне тебе не подобает…

– А кто теперь говорит о чудесах? – фыркнула Дарда. – Станет Никкаль заниматься такой мелочью.

– Для богини ничто не мелочь, – возразила жрица. И больше до конца прогулки не произнесла ни слова. Но Дарда заметила, что мать Теменун как-то странно на нее посматривает. Так, словно видит свою спутницу в первый раз.

Настал день, когда Дарда вернулась домой. Она все еще прихрамывала, но обращать на это внимание было некогда. Отряд и так уже задержался в Каафе. Князь Иммер, проявив неожиданное великодушие, не напоминал ей об этом, однако Дарда не собиралась злоупотреблять его долготерпением.

Хариф ждал ее дома. Они отлично отужинали. В храме Дарду не то, чтоб морили голодом, но у лекарки и Паучихи были весьма различные взгляды на то, что последней следует есть.

После ужина была ночь, когда стало понятно, что в храме Дарде не хватало не только привычной еды. Обидно, что эта ночь должна была стать последней перед ее уходом из города…

А утром Хариф сказал ей:

– Я слишком долго не покидал Каафа. Уйду вместе с вами, а потом присоединюсь к какому-нибудь каравану, идущему на юг…

Ну, вот все и кончилось. Эта мысль поразила Дарду с внезапной силой. Она не предполагала, что ее связь с Харифом продлится до конца жизни, но… Если б они расстались сразу, было бы легче.

Хариф продолжал:

– Я хочу побывать в южных княжествах. Хочу убедиться в том, что после того, как царская власть в Зимране ослабела, там не готовится нашествие на Кааф. К твоему возвращению из пустыни я, возможно, буду здесь.

Оцепенение отпустило Дарду. Она рассмеялась.

– Слепой лазутчик! До такого, по-моему, еще никто не додумался!

– Я бы тебе посоветовал не ограничиваться одним слепым лазутчиком. Пошли зрячих. И не только на юг. Хорошо бы кто-нибудь побывал в Маоне, например… Надвигаются смутные времена.

– Для Каафа?

– Для всего Нира. Поверь мне. Я знаю, что ты не доверяешь никому, но хочу, чтобы ты мне верила. Хотя бы в этом…

Прошло больше года, прежде чем Далла смогла осуществить давно задуманное паломничество в Маон.

Поначалу она никак не могла отойти от потрясения, вызванного предсмертным признанием Берои. Она затворилась во внутренних покоях дворца. Люди считали, что это вызвано скорбью по любимой наперснице. Но Далла просто боялась чужих глаз. Ей казалось, что каждый, увидевший ее, закричит: "Самозванка! Обманщица! Низкородная девка!" И что страшно – это правда, и что еще страшнее – она нисколько в этом не виновата. Далла не хотела, чтобы ее отрывали от настоящих родителей, объявляли избранницей Мелиты и подбрасывали в княжескую семью. Чужая воля решила за нее, и это была не воля богов, а рабыни-чужеземки, вознамерившейся получше пристроить свою племянницу. И так было всю жизнь. За нее решали другие: Тахаш, Ксуф, а главное – Бероя, всегда Бероя, будь она проклята!

Но постепенно Далле удалось справиться с отчаянием, или хотя бы приглушить его. Кем бы Далла ни была раньше, теперь она – царица. И неважно, что ей помогло царицею стать – ловкость рабыни, глупость и похотливость Ксуфа, лживое предсказание давно забытого прорицателя. Может, это и в самом деле была воля богини. Мелита любит красивых, и ненавидит безобразных. И она пожелала возвысить ее взамен того чудовища. Далла по праву царица.