– Айда на Колокольню! – раздался призыв, кажется, это был низенький крепыш Кос, когда лодка причалила к противоположному берегу. – Кто дальше плюнет вниз!

– Ой‑ой, высоко там! – запищали наперебой девчушки, Тоника и другая, в наряде белой полосатой кошки.

Их принялись уверять, что стоять на Колокольне вовсе не страшно, тем более что Марийка не боится. Этот абсурдный аргумент как будто возымел действие, как будто бы они напрочь забыли, что Тима вовсе никак нельзя отнести к женскому полу, страшащемуся высоты. А ведь он уж отвык от того, как скоро среди поселковых жителей теряется внимание к окружающим их людям и предметам.

Но до Колокольни Времени он не дошел. По причине, которая оказалась для него разрушительно сногсшибательной. Едва Тим сделал десяток шагов от озера по направлению к поселку, как в ночном мрачном воздухе справа от него вдалеке замаячили пурпурные копья ограды. Это было еще ничего, это было знакомо, он не отчаялся бы от этого зрелища, потому что в любой момент мог покинуть здешний край, как, впрочем, и любое иное место.

Над мерцающей оградой сияла ласковым светом полукруглая арка – он знал уже, что это называется аркой, – вдоль нее шла густо‑синяя, блистающая надпись.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В «БАРВИНОК» ИЛИ ПРОЧЬ ИЗ НЕГО!

А ниже плыло в воздухе одинокое и краткое слово

ВЫХОД!!!

Как же так? И никакой крапивы? Так явно и так доступно? Разве Радетели не должны скрывать его существование? Тут только на ум Тиму пришло простое соображение, что он нигде ни разу не читал и не видал, даже в Музеуме Третьей Революции, что ВЫХОД из Вольера должно утаивать и держать в секрете от его обитателей. Или он ошибся?

– Ваш поселок называется «Барвинок»? – спросил он у оказавшейся ближе всех к нему Тоники. Даже не сообразив, что обращение на «вы» звучит здесь неслыханно.

– Ага! – только и ответила ему девушка, и после громко расхохоталась. – Ну и умора! Ой, не могу! – видимо, не уставая считать, что эта Марийка‑парень продолжает валять дурака.

– А что там над… над границей? – Тим уже не в силах был остановиться, каких бы печальных последствий ему это ни стоило.

– Смешные узоры, и не говори?! – поддержала его девушка‑кошка (как ее имя, кажется, Лилика?). – На каравае такие не выходят, слишком уж они меленькие. Зато ночью красиво.

Узоры? Узоры?! Перед ними всегда, с каждого вечера до каждого утра стоит свободный ВЫХОД, без всякой крапивы и мучений, а они говорят – узоры?! Тим задохнулся и чуть не утонул во тьме.

– Вы погодите… Нет, идите… Я догоню после… Мне нужно… Очень нужно, – что ему было нужно, он не знал и сам, хотя бы несколько прийти в себя и понять, что происходит на самом деле.

– Живот у Марийки прихватило, – сочувственно отозвался неугомонный Шук, – все оттого, что надобно шипучку пить, а не пустую воду, – наставительно произнес он вслед удалявшемуся Тиму.

А тот шел по поселку, заплетаясь в собственных ногах, потому что мозг его отказывался не только думать, но и выполнять простейшие свои функции. Что происходит? Что же такое происходит? Тим единственно это и мог повторять про себя. Так он вышел на угол площади, остановился у Зала Картин, оперся рукой о прохладную, гладкую стену, ему сделалось чуть полегче, тогда, отшвырнув прочь маску, он припал к упругой поверхности покрывшимся испариной лбом. Нельзя здесь стоять, не ровен час, его заприметит «железный дровосек» и потащит захворавшую особь к «колдуну», а это вышло бы сейчас совсем некстати. Надо войти внутрь, Зал наверняка безлюден, по ночам никаких серий нет, ни для взрослых, ни тем более для ребятишек. Зато уютные диваны и тишина, которую некому нарушить.

Тим рухнул на первую попавшуюся лежанку, надеясь отдохнуть в гостеприимной темноте, и тут только осознал, что темнота та была неполной – из‑за плохо прикрытой боковой двери будто бы вытекал тонюсеньким ручейком слабый призрачный свет. В его поселке в смежных комнатушках Зала Картин обычно хранились громоздкие детские игрушки, которые неудобно держать дома, – каталки на роликах, колесные санки и санки на полозьях, и еще всякая всячина. Свет раздражал его, и он поднялся, чтобы притворить проем. Без малейшего любопытства, от нечего делать заглянул внутрь, вполне зная наперед, что именно увидит там. Это и была его спасительная, нечаянная ошибка. Потому что он ожидал увидеть все что угодно, только не… «Азбуку»! Его утраченную «Азбуку», раскинувшуюся во всю ширь туманных стен, с красочными, сменявшимися одна за другой буквами и рисунками со звуковыми пояснениями. Наглядную, свободную, куда более полную и легкую в понимании, чем его собственная. А рядом на угловатом столике – горы образцов прописей и точечных светографов‑карандашей, чистые тетрадки без малейшего следа их использования.

Он бродил долго меж пригласительных учебных изображений, завороженный открывшейся ему истиной. Он нашел даже перечень‑лист, прикрепленный в нише около дверной створки, на котором предлагалось постигшим начальные правила сложения букв начертать магнитным стилом свое имя. На листе не было ни единого знака. Ни единого. Совсем ни одного. А внизу шел включенный хрономер, указующий, сколько лет и зим этот лист висел одиноко и ненужно:

232 года 4 месяца 21 день 8 часов

За толику этого времени Тим самостоятельно выучился бы прокладывать Режимный Коридор, облетел бы вдоль и поперек Солнечную систему и завалил бы все Подиумы радетелей своими стихами. Но здесь был мертвый мир, и стихи ему были ни к чему. Как и все подвижнические намерения, которыми Тим горел еще несколько минут назад.

Он просидел в Зале Картин до самого рассвета. Безмолвно, но не равнодушно. Ибо все внутри него изнывало от разрывной, пронзительной боли. Из года в год, изо дня в день! В этом поселке, равно и в любом другом, он или сойдет с ума, или перестанет дышать раньше, чем боль доконает его. Потому что дышать и жить здесь было незачем и нечем. Но пока грудь вбирает в себя питающий его воздух, пока ноги носят его по земле, пока глаза видят и уши слышат, пока рождаются в нем испепеляющие строки, он должен быть там, где отныне навсегда его место. Пусть даже продлится это совсем недолго. Пусть будет грех и пусть случится казнь, все равно это лучшее, что может с ним произойти.

В первых несмелых солнечных лучах он стремительно взмыл над краем уснувшего озера и спустя несколько секунд уже держал путь на запад. Где сотворил, там и отвечай. Неужто оставил бы за себя старика, эх, а еще надеется на Новый мир! Будь что будет, лишь бы было, лишь бы прочь отсюда, лишь бы жить и дышать, каков бы ни вышел итог.

Голубеющая в прозрачной утренней пелене тень, отмечающая границу виллы «Монада», довольно скоро появилась под ним. Тим приземлился поодаль. Если ты отныне радетель, вот и соблюдай «традиционный этикет», теперь и для тебя писаный. Не годится это, нарушать покой чужих владений, плюхнувшись перед парадным входом незваным гостем. Может, дом давным‑давно пуст, может, сгинул Фавн и его Аника вместе с ним. Может, все может. Но это не имеет значения. Ведь самые лучшие свои качества человек обязан проявлять и тогда, когда некому на него смотреть.