– Ну раз уж сами пришли, господин фон Рауб, – сказал Эрик, – значит, понимаете, что сделали?

– Так точно, ваше величество. – Тир даже не пытался изобразить раскаяние. Ему не следовало вмешиваться, это правда. Но, вмешавшись, он сделал то, что должен был. И это тоже правда. А еще правда то, что ни в каких обстоятельствах нельзя применять свои способности к людям, которые служат Эрику.

Да. Тир все это понимал.

– Мне следовало бы отправить вас под арест, – холодно сообщил его величество, – но делать это с мотивировкой «за черное воздействие» – значит, снова отбиваться от советчиков, рекомендующих убить вас и решить таким образом массу проблем.

– У вашего величества из-за меня масса проблем? – уточнил Тир.

– Не перебивайте, – приказал Эрик все так же ровно. – Я приказываю вам, господин фон Рауб, с этого дня избегать конфронтации с полком «Грифонов» и с любыми другими пехотинцами. Даже если на вас попытаются напасть. Как вы будете выполнять приказ – дело ваше. Отступайте, убегайте, зовите на помощь… действуйте в меру своей фантазии. Но чтобы никакого воздействия на моих людей, ни физического, ни тем более сатанинского, или кто там у вас в хозяевах.

– У меня в хозяевах – ваше величество.

– Тарсграе, Суслик… – Эрик сжал зубы. Потом глубоко вздохнул и покачал головой: – Ты даже камень выведешь из терпения. Я заключил договор с демоном, но это не делает меня хозяином демона. Избегай конфликтов. Просто – избегай. Потому что иначе ты когда-нибудь втянешь в серьезные неприятности и себя и меня. Это понятно?

– Так точно, ваше величество.

– Надеюсь, что понятно, – пробормотал его величество без особого доверия в голосе. – Иди, пилот.

Что ж, «Антиграв» был отличным способом избегать конфликтов. Любых. Кроме тех, что возникали в самом «Антиграве», но разрешать внутренние проблемы входило в обязанности персонала.

А еще «Антиграв» был по-настоящему хорошим местом. Бар, ресторан, гостиница, игральный и танцевальный залы, собранные под одной гигантской крышей, каким-то образом сохраняли и поддерживали на своей территории атмосферу летного поля. По извечной причуде человеческой психики пилоты на поле говорили о женщинах, а в «Антиграве», в обществе женщин, – о работе. Может быть, дело было в этом. Может быть, в том, что здесь были только свои. Может быть, в чем-то еще.

Тир обнаружил, что ему нравится то, что они сделали.

Им всем нравилось.

И не было никакого специального распоряжения, однако очень скоро их стол в темном и дальнем уголке бара перестали занимать даже те, кто прилетал издалека и знать не знал о местных традициях.

Там, за этим столом, Старая Гвардия собиралась в основном под вечер выходного дня. Но кто мог заранее сказать, какой день у них окажется выходным?

– Уважают, – сказал Шаграт. – Хе, то-то же!

Сила есть, только сильный в беде.

Евгений Сусаров

В двадцатых числах рефраса весь цивилизованный и не очень мир потрясла новость: Эльрик де Фокс отрекся от эстремадского престола.

Лонгвиец!

Добровольно…

Быть этого не могло, однако случилось. В Эстремаде по этому поводу проводились праздники и массовые зачистки недовольных. Одновременно. А почему бы нет? Кому праздник – тем праздник, а кто недоволен, те праздника не заслужили. Логично?

– Не так страшен черт, как вы о нем думаете. – Тир, окажись он в Эстремаде, был бы, пожалуй, в числе тех, кто веселился. Несмотря на идиосинкразию на любое массовое веселье.

– Гораздо страшнее, – возразил Риттер.

Риттер был необъективен: орден святого Реска добился богатства и власти в немалой степени благодаря Лонгвийцу. Понятно, что Риттер, как правоверный ресканец, готов был защищать барона де Лонгви от любых нападок. Но сейчас это было глупо, потому что факт оставался фактом. Лонгвиец отрекся от престола, сделал это на условиях эстремадцев, устроивших из отречения целое шоу. Тир даже пожалел о том, что не был в это время в Перенне, столице Эстремады, и не видел своими глазами… хм, чего не видел? По слухам, действо было глумливым и унизительным. Не много радости видеть такое. Каким бы ни был барон де Лонгви гордецом и самодовольным ублюдком, как бы Тир к нему ни относился – все равно радости немного.

Вообще нисколько.

Не имея ни капли собственной гордости, знать не зная, что такое чувство собственного достоинства, Тир не любил, когда в унизительных ситуациях оказывались люди, для которых и гордость и достоинство – не просто слова. И сам со своими жертвами никогда так не поступал: его работой было причинять физическую боль, любым способом, хоть словами, но только физическую.

В общем, он подумал-подумал, решил, что Лонгвийцу поделом, но эстремадцы перестарались.

– Если бы они вышибли его с боем, – согласился Падре, – это было бы нормально. Пусть даже переворот, но переворот со шпагами в руках, а не с кинжалом из-за угла. И уж тем более не с удавкой… а тут без удавки не обошлось. Задумали свергнуть его с высоты, прибегли ко лжи; устами благословляют, а в сердце своем клянут[13]. Заговорщики хреновы… За пять-то лет он уже столько успел там сделать, что стоило бы спасибо сказать. Я, дети мои, всей душой за короля одной со мной крови, но добиваться этого нужно было войной.

Новость обсуждали несколько дней. И на летном поле и в «Антиграве». Поговорить людям больше не о чем?

Выяснилось, что Лонгвиец дал слово никогда больше не завоевывать Эстремаду.

И вот тут перемкнуло Падре.

Старогвардейца Хоналена Монье никто не назвал бы спокойным и хладнокровным, он был рассудительным и умным, но его рассудительность и его ум были густо замешены на эмоциональности, чувстве юмора и горячей, эстремадской крови. В тот день, когда в газетах и в пересудах появилась информация о том, что Лонгвиец дал обещание, и о том, что в обещании было слово «никогда», рассудительность и ум взяли отгул.

Падре прокомментировал новость чудовищно грязными ругательствами. Отвратительно грязными. Он обругал нового эстремадского короля, его двор и вообще всех организаторов переворота.

Ругался он весь день. До вечера. Досталось уже не только его землякам, но и техникам, и гвардии, и старогвардейцам, и Эрику. Последнему, правда, сразу после учебного боя, а в это время ругательства – это еще не ругательства, а родной язык.

Тем же вечером Падре встретился с Клендертом. А Клендерт после этой встречи нанес визит Тиру. Пришел узнать, не стал ли Падре в Старой Гвардии неофициальным – а может, уже и официальным? – ведущим пилотом? Потому что такой требовательности и напора, с какими столкнулся в беседе с ним Клендерт, можно было ожидать от человека, привыкшего к беспрекословному подчинению.