Загадку, кто пел, Вера Николаевна не могла разгадать и когда вышла из карцера. Потом уже из глубины сознания вдруг выплыло имя Михаила Федоровича Грачевского, который сжег себя в Старой тюрьме[52], но абсолютной уверенности в этом у нее не было.

Казнь А.И. Ульянова, П.Я. Шевырева, B.C. Осипанова, В.Д. Генералова и П.И. Андреюшкина была совершена на рассвете, на большом дворе цитадели.

«Ввиду того, что местность Шлиссельбургской тюрьмы не представляла возможности казнить всех пятерых одновременно, — докладывал Александру III 8 мая министр внутренних дел, граф Д.А.Толстой, — эшафот был устроен на три человека, и первоначально выведены для совершения казни Генералов, Андреюшкин и Осипанов, которые, выслушав приговор, простились друг с другом, приложились к кресту и бодро вошли на эшафот, после чего Генералов и Андреюшкин громким голосом произнесли: «Да здравствует Народная воля!». То же самое намеревался сделать и Осипанов, но не успел, так как на него был накинут мешок. По снятии трупов вышеозначенных казненных преступников, были выведены Шевырев и Ульянов, которые также бодро и спокойно вошли на эшафот, при чем Ульянов приложился к кресту, а Шевырев оттолкнул руку священника».

«…Прошло два дня…», — пишет в своих воспоминания В.Н. Фигнер.

— На прогулку! — сказал смотритель, отперев дверь.

Это значило конец карцерному положению.

— Я не пойду, если уводите только меня, — сказала Вера Николаевна, забиваясь в угол, и уже со страхом прибавила: — Ведь не потащите же меня силой?

Смотритель смерил с головы до ног ее хрупкую фигуру в углу, передернул плечом и с видом пренебрежения сказал:

— И чего тут тащить! 5-й уж вышел.

Тогда вышла из карцера и Вера Николаевна.

После прогулки, вернувшись в свою камеру, она смочила водой аспидную доску и посмотрелась как в зеркало; увидела лицо, «которое за семь дней постарело лет на десять: сотни тонких морщинок бороздили его во всех направлениях. Эти морщинки скоро прошли, но не прошли переживания только что оконченных дней».

Так завершилось карцерное сидение В.Н. Фигнер…

Так были казнены организаторы и участники второго 1 марта…

Пятнадцать лет спустя после казни народоволец М.Ф. Фроленко посадил у Старой тюрьмы яблоню, сам не зная, что сажает ее на месте казни А.И. Ульянова.

Растет здесь яблоня и сейчас.

То уже совсем другая яблоня, но, как и ее предшественницы, не приносит она плодов, а те яблоки, которые иногда появляются на ее ветвях, горьки и незрелы…

И фантазии на ледяных ладожских сквозняках тоже рождались странные и горькие…

В.П. Конашевич, забивший ломом раненого жандармского подполковника Г.П. Судейкина, пристрастился в Шлиссельбурге к игре на скрипке и сочинил пьесу, которая должна была, когда ее начнут исполнять на площадях в Санкт-Петербурге, помочь людям понять, что все они — братья.

А вскоре В.П. Конашевичу открылось, что его ближайшим родственником является германский император Вильгельм, и он значительно расширил жанровые границы своих свершений. Теперь В.П. Конашевич то изобретал аппараты для доения сала из свиней, то писал декреты, предоставляющие право каждому российскому подданному пристрелить любого участника его (Конашевича) ареста и заработать на этом миллион рублей, то составлял проекты прокладки Сибирской железной дороги прямо по деревьям.

Бывший штабс-капитан Николай Данилович Похитонов родством с императором Вильгельмом похвастать не мог, зато неоднократно лицезрел, как в великом сиянии грядет к нему Господь Бог, и то пел псалмы, то неистово кричал, что бесчеловечно удерживать его здесь, в юдоли слез, стенаний и вечных мук, когда он может пребывать в вечном блаженстве и чистейшей радости.

Переживания эти были столь нестерпимыми, что Николай Данилович неоднократно пытался покончить с собой. Вначале он попытался задушить себя подушкой; в другой раз попробовал проткнуть себе горло ножкой койки…

1

Кажется, что Конашевич и Похитонтов сидели совсем в другой тюрьме, нежели находившийся рядом с ними Иван Павлович Ювачев.

С бывшим флотским офицером Ювачевым, проходившим по процессу «14-ти», в Шлиссельбурге произошло то, что, кажется, только здесь и могло произойти.

Поначалу в Шлиссельбурге было разрешено чтение только Библии, и оно-то и заставило террориста, приговоренного к бессрочной каторге[53], обратиться после многих лет юношеского «отступничества» к религии.

Все было, как в написанном Ювачевым уже па Сахалине стихотворении «Надпись на Библии»:

Столь поразительную метаморфозу товарищи по заключению истолковали как помешательство, но это не смутило Ювачева.

«Скажу: жил внутреннею, духовною жизнью… — писал он из Шлиссельбурга. — Дни, недели, месяцы созерцал построенный храм Божий в моем воображении».

Как вспоминает В.Н. Фигнер, в январе 1885 года, после истории с Мышкиным, крепость посетил товарищ министра внутренних дел генерал П.В. Оржевский.

П.В. Оржевский застал Ювачева стоящим на коленях, с Библией в руках, и спросил у Ювачева, не желает ли он поступить в монастырь.

— Я не достоин, — ответил тот…

В 1886 году Ивана Павловича Ювачева перевели на Сахалин.

Первые годы он провел на тяжелых каторжных работах, а потом был определен исполнять обязанности заведующего Сахалинской метеорологической станцией. Последние годы своего срока Иван Павлович много занимался картографией, печатал книги, посвященные климату острова.

Кроме этого на Сахалине он превратился в православного писателя Миролюбова, рассказы и другие сочинения которого продолжают переиздаваться и в наши дни.

Когда на Сахалине появился собственный флот, И.П. Ювачёв стал капитаном первого сахалинского парохода.