Неужели не найдется несколько сот человек, которые добровольно, на особых условиях, согласятся остаться в Персии и составить добровольческий отряд, который будет продолжать отстаивать русские интересы, безопасность граждан, учреждений и целость имущества?

Так и решили: сформировать такой добровольческий отряд. Сообщить о желательности создания такого отряда военному комиссару и корпусному комитету и просить их совместно с командиром корпуса сформировать отряд.

– Хотите заняться таким делом, – спросил я своего помощника Васильева.

Он подхватил идею, стал ее развивать и проводить в жизнь. Корпусный комитет, не без трений, но тоже согласился с предложением Баратова и даже обратился к войскам с воззванием.

Васильев горячился, как всегда, – скоро достал деньги, оружие, обозы, лошадей и набрал человек триста добровольцев.

Ну и намучились же мы с этими добровольцами!

Выяснилось, что значительная часть из них были венеритики, которым стыдно было возвращаться домой к своим семьям…

– Отчаянная публика, – говорил Васильев.

Пьянствовали, скандалили, просили и вымогали, где только можно и как только можно. Васильев платил им изрядное жалованье, приодел, давал мыло, табак и прочее. Они ничем не удовлетворялись, устраивали митинги – не политические, – нет, а для обсуждения нужд своих, и наглели с каждым днем.

Строевой частью «добровольцев» заведовал храбрый полковник – барон Медем. Он вводил дисциплину. Не нравилось. Решили его арестовать; Медем принужден был скрываться. Грозили арестом Баратову в случае неудовлетворения каких-то требований.

Я приехал как-то в штаб поздно ночью. Баратов выехал в Керманшах; зашел к Ласточкину.

– Ну, батюшка, наделали мы себе сами!

– А что?

– Да от «добровольцев» житья нету! Днем все что-нибудь требуют, а ночью – песни, пальба, хулиганство…

– Как с охраной?

– Наладилось. Все штабные офицеры дежурят по очереди. Да что толку-то!

Из темноты я услыхал крики:

– Стой, стой!

– Это не нам, Иван Савельевич?

– Должно быть, нам. Как будто кругом больше никого нет.

Белянчиков остановил автомобиль. Ко мне подбежал маленького роста человек в большой папахе.

– Вы куда? В Шеверин? В Штаб? Позвольте представиться: войсковой старшина Шкуро.

Я назвал себя.

– Мне нужно к командиру корпуса, да этот проклятый грузовик до утра будет идти. Подвезите, пожалуйста.

Мы поехали. В темноте на Шеверин-Хамаданской дороге беспомощно стоял грузовой автомобиль. Шкуро кричал казаку:

– Смотри, ящики не побей! Найдешь меня в офицерском собрании.

Обращаясь ко мне, прибавил:

– Два ящика «Абрау» везу из России. Ну и хлопот же с ними набрался по дороге! Водки не люблю, а «грубое» ничего.

Он говорил без умолку.

– Ездил на Кубань, на заседание Рады, делегатом от своего отряда. Вы не видели моих партизан? Волки. Ну, так, приезжаю я в Екатеринодар. Идет заседание. В Раде. Понимаете, обсуждается вопрос о форме правления! Казаков, офицеров – тьма. Один делегат с фронта говорит:

– Мне наказ дан кубанцами от полка добиваться республики.

Другой говорит:

– Федеративной, социалистической.

Третий:

– Автономной Кубанской республики. Все за республику.

Выхожу я:

– А мои волки, – говорю я, – поручили мне передать всей Кубани, Раде и казакам, что они стоят, и будут биться за конституционную монархию.

Только я это сказал, – крики: «долой», «вон», шум, свист. Ну, ничего, обошлось… По дороге сюда тоже не обошлось без приключений… Вот это и Шеверин? А где же комкор?

Мы поднялись к командиру корпуса. Был сентябрь, часов десять вечера. Баратов принял нас вместе. Вошел Альхави. Обычным вкрадчивым голосом:

– Вы уже здесь, а мы тут о Вас хлопочем.

Шкуро рассказывал:

– Если бы не комиссар, сегодня не попал бы к Вам. Спасибо. О чем хлопочете?

Альхави совсем закрыл глаза.

– Да ведь Вы же считаетесь арестованным в Юзбаш-чае.

– Ах, это? Я не успел еще рассказать. Вы, ваше превосходительство, знаете, что со мной случилось по дороге, уже здесь, в Персии? Приехал в Энзели. С трудом достал автомобиль, спешу к Вам и моим партизанам. По дороге, недалеко от Казвина, стал завтракать. Один. А ехал только с казаком. Что-то мне понадобилось. Обращаюсь к солдату – этапному.

– Принеси.

– Я, говорит, Вам, господин полковник, не носильщик. Да мне и некогда.

– А куда ты спешишь, – говорю.

– Заседание этапного комитета.

– Ах, ты, – говорю, – с…ь. Что ж это за дело – заседание комитета? Скоро всех вас вешать будем.

Баратов нахмурился.

– Ну, что Вы, Андрей Григорьевич!

– Нет, погодите, ваше превосходительство. Собираюсь я идти: стоп. Не пускают. Человек десять солдат.

– Вы арестованы.

– Как арестован? Да мне к командиру корпуса надо, да я вас!..

– Да Вы не кричите, полковник.

– Сижу. Поставили охрану, мерзавцы. Думаю, как бы это ходу дать? Говорю своему казаку:

– Ты ловчись на какой-нибудь проезжий грузовик, да ящики захвати. «Абрау» с собой везу. Приедешь в Казвин, да на телефон со штабом соединись. Проси доложить командиру корпуса, что войсковой старшина арестован. Под вечер казаку удалось уехать. Сижу уже полдня. Надоело. Велю караульному позвать сюда комитет этапа. Пришли. Говорю, что спешу и больше сидеть не могу.

– Казака моего видели? Вы про него забыли?! А он получил от меня инструкцию и уже давно в Казвине. В моем партизанском отряде тысяча человек. Что со мной будет, неважно, но что вас всех перевешают, так это факт.

– Вы знаете, подействовало. Пошли совещаться и говорят:

– Вы свободны, господин полковник. Извините, вышло недоразумение.

Рассказ продолжал Альхави.

Казак Шкуро добрался до Казвина и доложил о происшествии в Юзбаш-чае коменданту. Комендант соединился со штабом. Вызвали Альхави. Хитрый араб сообразил, что из дела могут произойти неприятности. Хотел доложить Баратову, но его не было в тот момент в штабе. Сказал сам коменданту:

– Телефонируйте в Юзбаш-чай и скажите, что партизаны Шкуро узнали об аресте любимого начальника, взволновались, требуют грузовые автомобили и выезжают в Юзбаш-чай освобождать Шкуро. Скажите, что комкор приказал казакам сидеть смирно, а вам немедленно освободить Шкуро.