— Эмерсон, да.

— И пластырь на коленке.

Саффи засмеялась, обняла ее, обдав запахом талька, жасмина и чернил, и поставила обратно на плитки пола. И Юнипер старательно отвела глаза от фантома у окна, который манил ее на улицу, звал поиграть.

Юнипер не знала, откуда берутся гости. Помнила только, что самые ранние ее воспоминания — фигуры в потоках света вокруг колыбели. В три года она поняла, что другие их не видят. Ее называли чудаковатой и сумасшедшей, нечестивой и одаренной; она выжила из дома бесчисленных нянек, которые не желали терпеть воображаемых друзей. «Они вовсе не воображаемые», — объясняла Юнипер снова и снова своим самым здравомыслящим тоном; но, судя по всему, ни одна английская няня не была готова принять подобное заявление на веру. Одна за другой они собирали вещи и требовали встречи с папочкой; сидя в потайном укрытии в венах замка, тесной расселине между камнями, Юнипер примеряла очередной набор определений: «Она дерзкая…», «Она своевольная…», а однажды даже: «Одержимая!»

У каждого была своя теория насчет гостей. Доктор Финли полагал их «фибрами тоски и любопытства», проецируемыми ее собственным рассудком и неким образом связанными с больным сердцем; доктор Хайнштайн определил, что это симптомы психоза, и выдал кучу таблеток, которые якобы должны положить им конец; папочка утверждал, что это голоса ее предков и она избрана свыше, чтобы слышать их; Саффи уверяла, что она в любом случае само совершенство, а Перси было все равно. Она говорила, что все люди разные, и для чего вообще наклеивать ярлыки, считать кого-то нормальным, а кого-то нет?

Ладно. Юнипер сидела на качелях не потому, что это было самое безопасное. Она сидела на них потому, что с них открывался наилучший вид на фантом в пруду. Она была любопытна, а он был красив. Гладкость его кожи, то, как мускулы на его обнаженной груди вздымались и опадали при дыхании, его плечи. Если она сама его изобрела, у нее чертовски здорово получилось; он был экзотичным и привлекательным, и ей хотелось следить за ним до тех пор, пока он не рассыплется листьями и пятнами света прямо у нее на глазах.

Но этого не произошло. Она сидела, прислонив голову к веревке качелей, и вдруг он открыл глаза, встретил ее взгляд и заговорил.

Само по себе это не было чем-то из ряда вон выходящим; гости и прежде часто обращались к Юнипер, вот только на этот раз они впервые приняли облик молодого мужчины. Молодого мужчины почти без одежды.

Она ответила ему, но коротко. Вообще-то она испытывала раздражение; ей не хотелось, чтобы он говорил; ей хотелось, чтобы он снова закрыл глаза и плыл по сверкающей поверхности воды, чтобы она могла наблюдать за танцем солнечного света на его руках и ногах, длинных-предлинных руках и ногах, на его довольно красивом лице, и прислушиваться к странному чувству в самой глубине живота, похожему на гудение задетой струны.

Она знала мало мужчин. Разумеется, папу… но он вряд ли в счет; своего крестного отца Стивена; несколько дряхлых садовников, которые работали в поместье долгие годы; и Дэвиса, следящего за «Даймлером».

Но это было совсем другое.

Юнипер пыталась не обращать на него внимания в надежде, что до него дойдет и он оставит попытки завязать беседу, но он не унимался. Он назвал свое имя: Томас Кэвилл. Обычно у них не было имен. Нормальных, по крайней мере.

Тогда она тоже нырнула в пруд, и он поспешно выбрался на берег. Она заметила, что на шезлонге лежит одежда, — его одежда, и это было так странно.

А потом случилось самое удивительное. Пришла Мередит — Саффи наконец отпустила ее из швейной комнаты — и поздоровалась с мужчиной.

Наблюдавшая за ними из воды Юнипер едва не утонула от потрясения, поскольку ее гостей никто и никогда не видел.

Юнипер провела в замке Майлдерхерст всю жизнь. Подобно отцу и сестрам, она родилась в комнате на третьем этаже. Она досконально изучила замок и его леса, ведь другого мира она не знала. Она была в безопасности, ее любили, ей потакали. Она читала, писала, играла и мечтала. От нее ожидали только одного: быть самой собой. Иногда даже больше, чем собой.

— Ты, моя крошка, создание замка, — часто повторял папа. — Мы с тобой одно.

И долгое время Юнипер вполне довольствовалась таким определением.

Однако в последнее время все начато необъяснимо меняться. Иногда она просыпалась по ночам от невыразимой тоски, странного томления, похожего на голод. Недовольства, желания, зияющей глубокой пустоты, которую она не представляла, чем заполнить. Она понятия не имела, чего ей не хватает. Она ходила и бегала, писала яростно и быстро. Слова, звуки рвались на свободу из ее головы, и она испытывала облегчение, перенося их на бумагу; она не размышляла, не подбирала выражения, никогда не перечитывала написанное; ей довольно было отпустить слова на волю, чтобы заглушить голоса в голове.

А потом однажды порыв привел ее в деревню. Она редко садилась за руль, но вывела большой старый «Даймлер» на Хай-стрит. Словно во сне, словно персонаж чужого рассказа, она припарковалась и вошла в клуб; женщина обратилась к ней, однако Юнипер уже увидела Мередит.

Позже Саффи спросит ее, как она выбрала, и Юнипер ответит:

— Я не выбирала.

— Я не хочу спорить, котенок, но совершенно уверена, что это ты привезла ее домой.

— Да, конечно, но я не выбирала. Я просто узнала.

У Юнипер никогда прежде не было подруги. Прочие люди, напыщенные папины друзья, гости замка, казалось, только занимают больше места, чем им положено. Они распирали дом своим хвастовством, рисовкой и непрерывной болтовней. Однако Мередит была другой. Она была забавной и смотрела на мир особенным образом. Она была прирожденной читательницей, не имевшей доступа к книгам; была на редкость наблюдательна, хотя ее мысли и чувства не проходили через фильтр того, что она прочитала, того, что написали до нее. Она обладала уникальным взглядом на мир и манерой самовыражения, которая заставала Юнипер врасплох и заставляла ее смеяться, думать и ощущать по-новому.

Но самое замечательное, что Мередит знала множество историй о внешнем мире. Ее присутствие проделало прореху в ткани Майлдерхерста. Крошечное яркое окошко, в которое Юнипер могла заглянуть и увидеть, что лежит за ним.

А теперь посмотрите, кого она привела! Мужчину, настоящего мужчину из плоти и крови. Молодой мужчина из внешнего мира, реального мира, возник в пруду. Свет из внешнего мира пробился сквозь завесу и стал ярче, когда появилось второе окошко, и Юнипер необходимо было увидеть больше.

Он предложил задержаться, пойти с ними в замок, но Юнипер ему запретила. Замок — это совсем не то; ей хотелось наблюдать за ним, изучать его, как кошка, — осторожно, медленно, незаметно скользить взглядом по коже; либо это, либо ничего. Пусть он запечатлится в памяти залитым солнцем беззвучным мгновением; ветерком на щеке; качелями, летящими над теплым прудом; незнакомым низким гудением в животе.

Мужчина ушел. А они остались. Юнипер обняла Мередит за плечи и засмеялась, когда они поднимались по склону холма; пошутила насчет обыкновения Саффи втыкать булавки не только в ткань, но и в ноги; указала на старый фонтан, который больше не бил; на мгновение остановилась осмотреть затхлую зеленоватую воду, которая застоялась внутри, и стрекоз, судорожно дергавшихся над бортиком. Но все это время ее мысли, словно паутина, тянулись за мужчиной, удалявшимся в сторону дороги.