Пол нахмурился:

— Прошу прощения… ваш муж? — Он повернулся к Пэнки. — Вы же сказали, что нужно помочь сестре. — Пол снова взглянул на женщину, но она сохраняла выражение полной невинности, сквозь которую, однако, просвечивало плохо скрываемое раздражение.

— Сестра? Сефтон, как ты мог сказать такую глупость?..

Человечек, занятый безуспешными попытками привести в порядок ее волосы, смущенно хмыкнул.

— В самом деле? Ума не приложу, что на меня нашло. Все это из-за вторжения, понимаете? Оно здорово подействовало на мои мозги.

Пол принял их объяснение (в поведении Ундины Пэнки определенно не замечалось вины или двуличия), но втайне встревожился.

После этого миссис Пэнки пришла в себя довольно скоро и провела остаток вечера, разглагольствуя о кошмарах марсианского нашествия и ужасах жизни в парке без крыши над головой. Похоже, в ее глазах эти два несчастья были равноценны.

Ундина Пэнки оказалась словоохотливой дамой и, прежде чем Пол наконец-то вымолил у нее передышку на сон, рассказала значительно больше того, что ему вообще хотелось бы знать о жизни мелких буржуа Шеппертона, как до, так и после нашествия. Мистер Пэнки, как выяснилось, работал главным клерком в землемерной конторе — должность, каковую его жена почитала для него неподобающей. Пол не мог не почувствовать ее убежденности в том, что с помощью определенного усердия и искусных интриг такая ситуация со временем может быть изменена к лучшему (что, как ему подумалось, маловероятно, если только марсиане не откроют землемерную контору вновь). Но он понимал потребность женщины держаться за нормальность в ненормальной ситуации, и поэтому, пока миссис П. описывала вероломство неблагодарного начальника мужа, старался выглядеть надлежащим образом опечаленным, однако оптимистично настроенным насчет будущей карьеры мистера Пэнки.

Сама миссис Пэнки была домоседкой и неоднократно упомянула, что не одинока в мнении о том, что это высшее, к чему может или должна стремиться женщина. И, по ее словам, она управляла своим домом, как образцовым кораблем: даже ее дорогой Сефтон, подчеркнула Ундина, знает, «когда следует подчиняться правилам».

От Пола не ускользнуло, как мистера П. при этих словах невольно передернуло.

Но в жизни Ундины Пэнки имелось и великое горе, которое заключалось в том, что Господь решил отказать ей в радости материнства, в этом высочайшем из даров, который женщина может принести своему мужу. У них есть фокстерьер по кличке Дэнди… Тут она на мгновение запнулась, так как вспомнила, что теперь у них нет ни фокстерьера, ни дома, ибо и собаку, и дом испепелил марсианский тепловой луч, разрушивший весь их квартал, и от которого сами Пэнки спаслись лишь потому, что отправились в это время к соседу за свежими новостями.

Миссис Пэнки прервала свое повествование, чтобы пролить несколько слез по храброму маленькому Дэнди. Пол почувствовал в этом гротеск: сперва увидеть столько разрушений, а теперь эту огромную рыхлую женщину, рыдающую из-за собачки и одновременно поглядывающую на него краем глаза, убеждаясь, что Пол видит, насколько она беспомощно сентиментальна. Но он, у которого вовсе нет дома или даже представления о том, как до него добраться, кто он такой, чтобы судить о других и их потерях?

— Дэнди был нам почти как ребенок, мистер Джонсон. На самом деле! Правда, Сефтон?

Мистер Пэнки начал кивать еще до того, как она воззвала к нему. Полу показалось, что он не очень-то внимательно слушал — ковырялся палкой в костре и смотрел на горящие сучья — но было ясно, что образцовый муж поднаторел в распознавании сигналов, подсказывавших, когда вступать в разговор с репликами, которых от него ждут.

— Ничего в мире нам не хотелось больше, чем ребенка, мистер Джонсон. Но Господь отказал нам в этом. Все же, я думаю, к лучшему. Мы должны радоваться Его мудрости, даже если не понимаем Его планов.

Позднее, когда Пол лежал в ожидании сна, а рядом раздавался двойной храп семейства Пэнки (ее — хриплый и низкий, его — высокий и писклявый), то подумал, что при личной встрече с этой женщиной Бог мог бы убедиться в том, что она совсем не так смиренна, как выходит по ее словам. Более того, Ундина Пэнки походила на женщину, которая могла бы доставить Богу несколько неприятных минут.

Она ужасно не понравилась Полу.

Странно, размышлял он на следующее утро, когда лодка плыла вверх по Темзе, как даже крошечный намек на нормальность способен отодвинуть наихудшие и наиболее глубокие ужасы и наполнить день обычными мелкими хлопотами. Человеческий ум не желал слишком долго работать на эфемерностях — ему требовалось твердое топливо, простые обезьяньи штучки: что-то ловить, хватать, чем-то манипулировать.

Еще не минуло и дня с тех пор, как он встретил чету Пэнки, а они уже превратили его одинокую одиссею в некое подобие фарса. Как раз в эту минуту супруги спорили, сможет ли мистер Пэнки поймать рыбу при помощи нитки и булавки. Его жена была глубоко убеждена, что для этого он слишком неуклюж и что такого рода фокусы нужно оставить для «умного мистера Джонсона». Последнее было сказано с кокетливой улыбкой, которая, по мнению Пола, более напоминала гримасу плотоядного растения, заманивающего добычу, чем нормальное выражение человеческого лица.

Но факт оставался фактом: они находились рядом, и Пол так основательно прописался в их неослабной, мелочной нормальности, что совсем не думал о собственном затруднительном положении. Это было одновременно и хорошо, и плохо.

Когда утром Пол поднялся, то с нескрываемым беспокойством обнаружил, что Пэнки прихорошились в меру своих скудных возможностей и, как они сами заявили, «готовы идти». Каким-то образом, без всякой помощи Пола, у них сформировалась идея, что он предложил им отправиться с ним вверх по реке в поисках чего-либо более цивилизованного, чем парк на окраине Твикенхэма.

Попыток миссис Пэнки убедить его в выгодах, которые дает компания («Это же будет почти отпуск, не правда ли, прямо как детское приключение!»), было почти достаточно для того, чтобы Пол пустился в бегство, но пара нуждалась в нем, и нуждалась столь откровенно, что он не смог отказать.

Но когда они спускались по песчаному берегу к лодке, которая, к счастью, обнаружилась там же, где была оставлена, случилось нечто странное. Пол ушел вперед, чтобы совсем вытащить лодку на берег (от идеи протащить Ундину по воде и попытаться усадить ее в качающуюся посудину он отказался сразу), и когда обернулся посмотреть, как супруги спускаются к берегу, то вид двух фигур, массивной и маленькой, вызвал в нем судорожный ужас, такой неожиданный и сильный приступ страха… На мгновение Полу показалось, что у него сердечный приступ.

Твари в замке! Он отчетливо разглядел их в фигурах на берегу — двух чудовищных созданий, которые так долго его преследовали, большого и маленького охотников, бессердечных, беспощадных, и гораздо более ужасающих, чем если бы этими преследователями были всего лишь люди. И теперь они его поймали… нет, он сам отдался им в руки.

Потом он моргнул, и Пэнки снова стали теми, кем выглядели: двумя несчастными обитателями несчастного мира. Пол прищурился, уперевшись для равновесия о борт лодки. Теперь, когда паника утихла, ситуация уже не ощущалась так, как бывало раньше, когда преследователи приближались к нему: в тех случаях Пола окатывал чистейший страх от одной их близости — ощущение столь же реальное, как холод или тошнота. Но здесь, пока он не увидел схожести силуэтов, ничто не внушало тревоги, пожалуй, кроме опасения, что Ундина Пэнки может вести разговоры всю ночь.