– Вот, почитай, мать, или, если не видишь, я тебе почитаю.

Старуха еще видела, сама шила. Но читать не могла от слез.

– Где он? Что с ним? Ах ты, сыночек мой, за что же это тебе… – причитала она.

– Да ничего с ним не сделалось, мать, – уговаривал Ивор. – Вот, послушай лучше письмо. «Милая матушка! Пишу тебе – твой сын, Кресислав, князь Даргородский, настоящий, матушка, а не самозванец, как был. Часто думаю о тебе и об отце…»

Но тут вдова схватилась за голову:

– Отец-то уже покойник!

Ивор думал: «Знал бы Крес, что наделал! Небось, зарекся бы переходить к Яромиру. Вот его своеволие… служил бы верно королю Неэру – ничего бы этого не было».

– Ну, что ты замолк! – поторопила старуха, выхватив у Ивора листок.

Смахивая слезы, она сама начала разбирать, что пишет сын.

«Вседержитель, матушка, хочет построить царство, где уже все и окончательно будет по его воле. Священники говорят: это ради нас же, ради нашего счастья. А я говорю: вот, я и так счастлив. Если Вседержитель решил дать мне что-нибудь получше, пусть не дает. А то он как ростовщик, за обещанное счастье такие проценты хочет с людей, что даром его не надо! Говорят, что все болезни и беды нам посылаются свыше, чтобы проверить, достойны ли мы высшей награды. А я говорю: да не надо мне наград, только убери свои наказания и испытания, которые черной тучей веками висят над Обитаемым миром. Через муки, через испытание, через слепое послушание Вседержитель обещает привести нас туда, где все будет для нас хорошо, а одновременно – как угодно ему. Почему же теперь не все, что угодно ему, хорошо для меня, а там вдруг будет? Матушка, лгут они все. Яромир Богоборец – не чудовище, не злодей. Если бы Вседержитель не хотел погубить мир и построить вместо него свое царство, Яромир бы и жил себе в тишине и безвестности. Но у него красавица-жена и маленький сын. Священники пусть твердят: Вседержитель, мол, должен быть человеку дороже и жены, и детей. Только человек прав, когда не хочет отдавать своих милых небесному ростовщику за те блага, которые он обещает после смерти.

Матушка, не отрекайся от меня: я не зачарован, не раб. Я теперь защитник Обитаемого мира, а в этом мире стоит и наш с тобой дом. Я сердцем чую, что он обветшал, что тебе приходится трудно. Но ты, матушка, собери силы и живи долго, чтобы я успел приехать к тебе и все починить и отстроить заново. А еще лучше увезу я вас с отцом в Даргород. Отцу скажи, чтобы не пил много один, без меня…» Дальше Кресислав уже справлялся о хозяйстве, о здоровье матери и отца, о слугах, о том, чем занимается матушка целыми днями и сильно ли скучает по нему.

Старуха прочитала письмо, задумалась и совсем ушла в себя. «Он и мать своим своеволием убьет», – думал про Кресислава Ивор. Ему было обидно, что Крес – сумасброд и приносит матери одни беды, а все равно она печалится о нем больше, чем об Иворе. Понятно, то родной сын, а то приемыш… Да и приемыш-то не всерьез, на деле – слуга… «Вот я бы пожалел мать, не причинил бы ей такого горя – не перешел к богоборцу! Только кому я нужен…»

На прощанье Кресислав напутствовал своего побратима: «Ты, главное, письмо довези. А там, если хочешь, оставайся с матерью. Все-таки ей легче будет, если мне голову снесут. Ты для нее вроде младшего сына». Ивор возмутился: «Нет, Крес, мы с тобой связаны побратимством. Как же я брошу тебя одного? Может, я и не во всем согласен с тобой, но где же мне еще быть, как не при тебе?» Кресислав, похоже, был тронут, обнял, напомнил об осторожности – мол, ты и сам в этом мастер, не мне тебя учить, только смотри в оба… Ивор и впрямь понимал, что несладко ему придется, попади он к жезлоносцам. К матери Кресислава он потому и заехал под утро, чтобы его никто не видал. Слуге, который открыл ворота, было велено молчать, а потом Ивор не выходил даже из дому. Он пожил несколько дней, прячась и видясь только с матерью Креса. Кресислав говорил правду: старуха любила Ивора, радовалась его приезду, ласкала и старалась угодить. Ивор колебался: может быть, вправду остаться с ней, как хотел Кресислав? Ведь она и так вдова, а если сгинет еще и Крес… Но сидеть взаперти было уж слишком тяжко для молодого стремянного. Он скучал без своего коня и вдобавок боялся, как бы окрест не пошли слухи, что на конюшне у матери перебежчика стоит чужая лошадь. Ивор наконец сказал старухе, что должен возвращаться в Даргород к Кресиславу, ради их побратимства и чтобы хорошенько ему служить. Старая вдова плакала и заклинала его беречь Креса, потому что у Креса всегда была шальная голова, а у Ивора – разумная.

Путь зимой по глухим местам всегда опасен. То ли замерзнешь ночью, то ли попадешь в слепую метель и заблудишься, а там и снегом занесет, то ли не минуешь разбойников либо волков – есть много способов пропасть. Но Ивор недаром когда-то по неделям пропадал в лесах на охоте со своим побратимом. Он миновал границу, повстречал даргородский разъезд и пополнил дорожные запасы. Наконец Ивор добрался до первых деревень, не разрушенных войной, а жилых, с дымящими трубами избушек. Там он остановился на ночлег и впервые услышал новость: Яромир тяжело болен от раны. Ивор испугался. Перед его глазами встало видение Конца. Ивор начал расспрашивать крестьян. Они жили слишком далеко от Даргорода и ссылались на тех, кто бывал ближе. Яромир ранен в начале зимы – и с тех пор о нем ничего не слышно. Воевода Колояр говорит: жив. Это все, что известно. Видеть князя живым никто не видел. Может, потому его и прячут, что он при смерти или, говорят, не в своем уме. И правда! Разве жена его, небожительница, не исцеляла наложением рук самых тяжелых раненых? Неужели она бы не сделала того же для мужа, ради которого покинула благословенные края у подножия Престола? Уж если Девонна не может поднять его на ноги, значит, ему совсем худо. «Кажись, недолго теперь Обитаемому миру стоять», – с горечью сказал Ивору старый крестьянин.

С тревожным сердцем Ивор поехал дальше. Ночуя в попутных деревнях, он все сильнее улавливал смятение. Были люди, которые не поддавались отчаянию. Они повторяли: так или иначе, а с небесным воинством пришлось бы биться. Жаль Яромира, но если ему уже не встать, то Север сплочен им, укреплены крепости, сбережены крестьянские поля. Есть еще силы, с которыми можно держаться против врага. Хоть небожители и могучие воины, зато их не так много, как простого народа. Но вновь появились проповедники и бывшие священники, которые когда-то не бежали на запад, а остались мирно крестьянствовать, укоряли соседей: «Вот видите? Поверили богоборцу – а он простой человек, как он вас защитит? Теперь вот пожнете плоды своего противления богу!» Ивор и сам думал: «Как теперь быть?» Раньше на севере было лучше, потому что тут, вопреки Концу, пахали и строили для своих детей, для будущего. Но перевесила все-таки чаша верных Престолу. Они голодали, страдали от холода, сами себя лишили крова и хлеба ради исполнения долга перед Вседержителем – и награда теперь их.

«Когда бы я мог спасти Кресислава… – думал Ивор. – Но я ведь знаю его! Он скажет, что за Даргород готов биться и с небожителями. Куда тут денешься? Крес меня не послушает, только назовет трусом. Да он и никогда не слушал меня… Не губить же ради него душу! Жизни я бы не пожалел, – оговорился Ивор. – Но ведь и священники учат, что душа дороже всего. Не примет ли меня назад король Неэр? Может быть, еще не поздно заслужить милость Вседержителя? Скажу королю, что тоже был околдован, как Кресислав, но сумел одолеть наваждение… Да и откуда я знаю, вдруг Крес и впрямь околдован? Как тут проверишь? Неизвестно, кто еще прав…»