– Ну, ты, княже, силен. Молоток, одним словом. Все по-честному. Я в восторге, да и народ тоже.

– Спасибо, – поблагодарил Константин.

– А с последним делом вообще высший класс получился. Прямо как в кино. Вот уж не подумал бы, что ты такой головастый.

– Ну тут не совсем моя работа, – решил быть до конца честным Константин.

– А чья?

– Александра Иваныча, – улыбнулся Константин и, видя недоумевающее лицо Славки, пояснил: – Куприна, балда. Классику читать нужно. Это я из его «Суламифи» взял. Подошло как нельзя лучше.

– Так ты не сам все это придумал, – разочарованно протянул Славка.

– Грамотно и в нужный момент применить теорию на практике тоже уметь надо, – возмутился Константин таким пренебрежением и, уже взобравшись кое-как на коня, проворчал недовольно под нос: – Действительно лучше, когда блюдо подано, а рецепт приготовления для всех тайной остается. Так-то оно покрасивее будет, – и, заметив неподалеку вирника, вновь обратился к нему: – Ну что, значит, будем по Русской Правде суд вершить? Чтоб над людишками князь был владыкой, а над ним – покон, так?

– Истинно говоришь, – низко склонился перед ним вирник. Вот радость-то. И не чаял, не гадал, даже в помыслах не держал он таких слов, которые изрек сейчас Константин. Видать, не целиком он в батюшку своего буйного пошел, не иначе как кровь тихой княгини-матушки, незлобивой да рассудительной, в нем забродила. Дай-то Бог, дай-то Бог.

– А ты, вирник, почему на коня не садишься, – осведомился Константин, когда тот только разогнул спину.

– Да я, княже, рядышком тут живу. Вон и домишко мой, – недоумевая, показал он на видневшийся чуть дальше церкви в узком переулочке невысокий серенький дом, затаившийся за сплошным дубовым частоколом.

– А на пир княжий?

– Коли повелишь, княже, сей миг примчусь, – совсем растерялся вирник.

– Коли повелишь, – протянул, передразнивая его, князь и упрекнул: – Вон бояре мои совсем не гордые. Без повеления едут. А ты только по особому приглашению готов пожаловать?

– Так то бояре, княже. Тебе с ними думу думать, совет держать, – пожал плечами вирник. – А я кто?

– А ты выше – блюститель покона и... Правды Русской, – отрезал Константин и распорядился: – Жду на пиру тебя ныне! И не только ныне, но и впредь, без особого приглашения. – Огрев коня плетью, он помчался в сторону своего двора. За ним устремилась кавалькада невеселых бояр и молодых задиристых гридней, любой из которых раньше мог практически безнаказанно оскорбить вирника, унизить его, обозвать нехорошим словом. До сегодняшнего дня. Ныне же, чувствовал старый судья, начиналось для него что-то совсем другое. И даже всадники, в иное время не больно-то обращавшие внимание на такую мелочь, могли толкнуть его конем, чтоб не стоял посреди дороги, не мешал проезду, теперь объезжали его сторожко, опасаясь, как бы не задеть.

– В чести ты сегодня? – осведомился последний всадник из свиты, специально осадивший своего жеребца возле растерянного вирника и оказавшийся боярином Онуфрием, набольшим изо всех. – Гляди ж, нос не задери, – ухмыльнулся он криво и буркнул: – Это я пред князем за тебя хлопотал, ведай и помни.

– Благодарствую, боярин, – угодливо согнулся в поклоне вирник, но едва тот проехал, задумчиво пробормотал: – Так я тебе и поверил, благодетель.

Он презрительно хмыкнул, уже успев понять то главное, чего еще не понял Онуфрий. Дело не в том, что Константин вирника на пир свой пригласил, а совсем в другом. Ныне князь впервые за долгие годы по правде судил, по самой что ни на есть, невзирая на то, кто перед ним стоит, и взыскивая с виноватых по покону.

И старый Сильвестр чуть ли не рысью, улыбаясь на ходу, припустился к своему дому, но скоро опомнился и, едва удерживаясь от того, чтобы вновь не перейти на бег, заставил себя двигаться чинно и неспешно, именно так, как надлежало, на его взгляд, шествовать блюстителю Русской Правды.

Жаден же князь Константин бысть без меры. Последние куны у Орины, вдовицы сирой, отбираша без жалости и тако же стыд потеряша вовсе – вместо суда повелеша гостям торговым загадки разгадывати, что и вовсе соромно.

А дабы смерды да холопы лик от безбожника не отринули, учал князь Константин им потакати да, суд ведя, в их пользу все решати. И было сие не оттого, что он возлюбиша их вельми аки братию молодшую, но в согласии с помыслами злобными, а посему оные деяния в заслугу ему, како христианину доброму, честь нельзя.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года.

Издание Российской академии наук. СПб., 1817

И не токмо возверташа всю задницю Орине, вдовице убогай, боярином Житобудом отъятую, а повелеша в одежи княжие нарядити, а на глас женки оной о доле княжой, подъяв порты детишек, коих Беляной да Беленой кликали, тако казал – яз грешный и рубищем их упокоюсь.

А спор трех гостей торговых, кои не ведали, кто один из их на ночлеге утянул все гривны из калиты общей, тако разрешиша.

Поведаши им загадку и вопросиша – кто лучше всех поступиша в оном деле. Дело ж тако было: дева слово честное жениху даша, будто в замужеству ни с кем иным не пойдет, а жених уехавши на десять годов в град далекий, и дабы слово свое соблюсти и сызнова замуж пойти, дева оная в град сей пошла, а на пути возвратном татя встретила, кой не надругался над ей, а проведав, почто дева в град иде, отпустиша ея с честию превеликай. И один из гостей торговых сказаша, что лучше всех тать бысть, и немедля князь Константин перстом указаша на оного и повелеша ему все гривны двум остатним гостям выдать сей же час, и тот, убояшися гнева княжего, вмиг повинишися в содеянном, оные гривны отдаша. Константин же князь гривны оные, у злодея отъятые, не в казну свою прибраша, но вовсе без резы гостю торговому вручиша, кой от ушкуйников новогородских обиду прияша безвинно.

И иде к нему сирые и убогие, вопия о неправедных боярах и веруя во князя, кой едина надежа и заступа бысть. И князь Константин мудро судиша по покону истиннаму, не глядючи, кто в рубище грязном пред ним предсташа, а кто в одеже новой. И бысть пред светлым ликом милостивца едина истина. В сиянии оной и твориша он свой суд правый. И ликоваша люд простой, глаголя: «Вот князь наш. Люб он нам, и слово его любо, ибо по покону оное речет и нужду нашу всю ведает доподлинно».

Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года.

Издание Российской академии наук. СПб., 1760

Что же касается народных сказаний о том, как он был милостив к сирым и убогим, включая рассказ о бедной женщине с двумя детьми, которой Константин вернул нехитрое имущество, отнятое злым боярином после смерти ее мужа, а еще накормил и приодел, то тут все очень спорно. Спорно, невзирая на упоминание в тексте конкретных имен, как-то: Орина – мать, Беляна и Белена – дети, боярин Житобуд и т.д. На мой взгляд, это является лишь красивой легендой, сказкой, но не более.

К тому же дошла она до нас только в одной летописи, да еще в виде песни гусляра, который был вхож к тому князю, пользовался его благосклонностью и, соответственно, ничего плохого про него никогда бы не сочинил.