— Однако если кто хоть пальцем прикоснется ко мне или к девочке…

Меч рассек воздух крест-накрест. Уздечка в руках Лошана распалась на два куска. Слуги попятились.

— Что вы, ваше сиятельство! — взвыл Лошан, внезапно падая на колени. Слезы брызнули из его глаз. — Да разве я позволил бы себе! Да я… да мы готовы служить вам до гроба! — Под напором сильного чувства слезы превратились в бурный поток. Стоя на коленях, длинногривый слуга рыдал и вытирал глаза уздечкой. — Ваше сиятельство и не помнит своего любимого коня?

* * *

Лошан оказался конем. Двое слуг с вилами — бывшими хозяйскими гончими. Еще трое, с топорами, — охотничьими ястребами. А один плюгавенький — хозяйским клопом.

Кухарка была раньше дворовой чушкой. Одна из ее помощниц — овцой, другая — козой. Почти вся замковая прислуга состояла из бывшего дворового зверья. Шлавино правильно рассчитал: обладая кротким нравом, прислуга была на редкость послушна и трудолюбива.

Напротив, воинов для охраны замка Шлавино понаделал из дикого зверья. В сторожевых башнях сидели бывшие ястребы, орлы и кречеты. В привратницкой обитал бывший медведь.

— Бог ты мой! — изумлялся Бартоломеус. — Бог ты мой! — освобождая очередную колбу от гомункулюса.

Разбираться с мудреными книгами колдуна было сложно. Помогло то, что Бартоломеус в юности изучал латинский язык.

Сидя в лаборатории перед огромной книгой, раскрытой на странице «Голубые конфетусы и их влияние на психику бывшей лошади», Бартоломеус долго водил пальцем по строке. Потом поднял воспаленные глаза и пристально воззрился на очередного из длинной череды слуг:

— Хочешь снова стать конем?

— Вашим любимым! — с жаром воскликнул Лошан.

Бартоломеус вздохнул.

— Ну, давай. Только после не жалуйся…

Из мешка с конфетами, найденного на одной из полок, был извлечен покрытый сахаром голубой шарик…

…был извлечен зеленый шарик…

…был извлечен красный…

…был извлечен рыжий…

…фиолетовый…

…синий…

…пурпурный …в полосочку …в клеточку …в цветочек…

Не все захотели вернуться в свою звериную сущность. Однако ж…

День давно подошел к концу. Наступил вечер — красивый, тихий…

И он тоже прошел, уступив ночи. Звезды мерцали долго, до самого утра. Но и они погасли…

Веселое солнышко выкатилось из-за леса… Под утро ошалевший от усталости Бартоломеус попытался подняться на ноги. Но снова упал на стул. Споткнувшись о крота с женой-кротихой и двенадцатью маленькими кротенками. По лестнице в лабораторию спускались еще две лисы… стадо овец… жирный тюлень… и большое семейство тараканов…

Когда вечером следующего дня Бартоломеус выкроил время, чтобы сбегать в башню и по-быстрому отобедать, на стол вместо жаркого из вальдшнепов ему поставили большой аквариум с морским омаром. Тем самым, что так напугал когда-то Эвелину.

— Или уж велите мне его сварить, — объяснила служанка, — или превращайте его поскорее во что-нибудь менее прожорливое. Я замучилась ловить для него мух!

Барон О'Мар оказался худым, но злым шотландцем. Даже не поблагодарив за распревращение, он произнес длинную ругательную речь на малопонятном людям языке, потребовал лучшего коня, и посадив перед собой юную княжну Тараканову, умчался в свою Шотландию.

Самой чудесной для Эвелины оказалась встреча с принцессой Розалией. Ее нелегко оказалось найти. Все еще лелея надежду на счастливый брак, Шлавино держал ее в золотой клетке на самом верху главной башни замка. Первые дни заточения принцесса сопротивлялась как могла: шипела, гоготала, вытянув шею, бросалась на слуг, приносивших еду. Оставшись же наедине с миской, не съедала ни крошки. К большому сожалению Шлавино, ибо каждый кусочек был обильно приправлен соглашательным порошком. Но в последующие дни от голода принцесса сильно ослабла. Вскоре она уже больше не могла двигаться. Сидела, нахохлившись, и ждала конца.

Эвелина принесла принцессу в корзине. Сама отыскала белую конфету, сама скормила ее высочеству.

— Где мои фрейлины? — был первый вопрос благородной дамы.

Фрейлины оказались живы и в здравии. Пригнанные с птичьего двора, они — куц-куцах-тах-тах!.. — одна за другой проглатывали вкусные конфеты — и из белоснежных куриц превращались в белоснежных барышень.

— Благодарю, дитя мое, — прохрипела в слабости Розалия. — Проклятый Шлавино получил по заслугам, проглотив свои конфеты. Одного жаль: что не я их ему скормила.

— Жаль, что не мы! Жаль, что не мы! — потрясали кулаками фрейлины.

Так незаметно прошла неделя. Почти не выходя из подземной лаборатории, Бартоломеус и Эвелина листали колдовские книги, расколдовывали заколдованных, разбивали опустевшие колбы.

Увы, не все гомункулюсы получили свободу. Еще немало оставалось сосудов, где печально плавали мальчики и девочки, мужчины и женщины, кролики, свинки, божьи коровки… А это значило, что где-то по земле бродили звери, бывшие раньше людьми, и люди, бывшие зверями.

— Печально, но что делать? — разводил руками Бартоломеус. — Всех не отыщешь. Единственное, чем мы можем им помочь…

Он отдал приказ замуровать лабораторию.

— Чтобы ничто не потревожило хрупкое существование гомункулюсов — и людям и зверям, ставшим жертвой Шлавино, не грозила бы внезапная смерть.

На тележке привезли груду кирпичей.

Тук, тук, тук! — стучали молотки. Бак!.. Бак!.. — ложились кирпичи друг на друга.

В последний раз войдя в лабораторию, Бартоломеус взглянул на одного из гомункулюсов. Из-за тонкой стенки сосуда на него задумчиво глядел маленький граф Шлавино.

Значит, все еще жив.

Человек, наделенный магическими силами. Лечил людей. Потом стал с ними играть…

Бартоломеус протянул руку. Одно движение — ударить сосудом о стену — и страшного, пугающего всех «колдуна» больше нет…

Но Бартоломеус не считал себя убийцей. Вот если бы встретиться в честном бою…

Он повернулся и вышел.

Тук, тук!.. Бак! Бак!.. — продолжалась работа.

— Хорошо… Отлично! К вечеру все должно быть замуровано.

— Господин граф, — поднял голову один из работников. — Сегодня снова слышали вой чудовища за стеной.

* * *

Дул холодный ветер. С высоты крепостной стены хорошо было смотреть на звезды. Необъятная тень леса уходила далеко за горизонт. Деревушка на берегу, хорошо видная днем, совсем утонула в темноте.

На сторожевой башне горели факелы. По стене двигалась фигура часового. Охрану на стенах усилили.

— Двое спят в башне, двое смотрят в оба, — распорядился Бартоломеус, заглянув в очередную сторожевую башню. — Потом меняетесь.