Как могут поступать люди, даже их отдельные части: быть верными другу, добрыми к собаке, восприимчивыми к красоте насекомых, природы и воздуха, и смертельно, или почти смертельно опасными с ножом или ружьем. Если отрезать испорченные кусочки, как от ушибленного яблока, то останется нечто совершенно обыкновенное, непримечательное и, в общем, неплохое.

Дэррил сюда попал за плохую руку, Родди — за один палец с изъяном. Несправедливо. Это ведь не все.

Через несколько дней, в тот же час, точно так же, после завтрака, после занятий, после обеда, после работы на кухне, после душа, после резьбы по дереву, после ужина (котлеты с горошком и картошкой, которую он сам чистил и резал), после часа в комнате отдыха, где все смотрели по телику викторину, такую, во время которой так и подмывает ответить быстрее игроков (и иногда получается), после того, как всех вернули в камеры, чтобы они, так во всяком случае полагается, час-два делали уроки, читали, что угодно — приходит почта, и Родди получает еще одно письмо.

Снова от папы? Нет, на простом белом конверте совсем другой почерк, и обратного адреса нет. И не от бабушки, потому что бабушкин почерк он помнит по спискам покупок и запискам на кухонном столе, объясняющим, куда она ушла, напоминающим сделать то-то и то-то. Может, от Майка. Это было бы вообще обалдеть. Что он может написать? Что просит прощения? Что у него есть план, как вытащить Родди отсюда? Что он благодарен и надеется, что они с Родди по-прежнему друзья?

Родди нервничает, открывая письмо, ему не терпится узнать.

«Дорогой Род», — обнаруживает он внутри на листке простой белой бумаги, такой же, как конверт, но только эти слова напечатаны на машинке. На личное письмо это непохоже. И оно не от Майка.

«Надеюсь, ты меня помнишь. Я была с отчимом в суде, когда ты признал себя виновным, и потом, уже одна, когда тебе вынесли приговор. Ты, наверное, помнишь, что мне давали слово. Я не знаю, что можно считать справедливым приговором, но надеюсь, что ты справляешься с тем, что тебе выпало.

В общем, оба раза, когда я видела тебя в суде, я думала о том, что хочу с тобой встретиться. Не беспокойся, я не хочу орать на тебя, злиться или что-нибудь в таком духе. Я просто думаю, что мы можем найти, о чем поговорить, о чем-нибудь хорошем. Поэтому я хотела бы приехать к тебе. Тебя это удивляет?

Я подумала, что могла бы приехать в воскресенье, 18-го, что скажешь? Я надеюсь, что ты решишь, что это правильно, но если нет — я пойму. Эта идея может показаться странной, но я все обдумала и не считаю, что она странная, и надеюсь, что когда ты обо всем подумаешь, ты тоже сочтешь, что это правильно. Если я не получу от тебя ответа, то приеду в этот день, в часы посещений. Если ты не хочешь, чтобы я приезжала, пожалуйста, сообщи мне об этом, можешь звонить за мой счет, вот мой телефон».

Есть подпись. «Всего тебе хорошего, Аликс», — и потом, в скобках: «Сияние Звезд».

Он смотрит на это, смотрит и смотрит. Неужели оно есть на самом деле? И она тоже?

Ее слова кажутся ему, как и ее взгляд, спокойными, прохладными и глубокими. Он не знает, о чем таком хорошем они могут поговорить. Что она в нем нашла? Чего она хочет?

Может ли это быть чем-то вроде того, чего хочет он?

Вряд ли.

Он читает и читает письмо, сидя на краешке кровати, сгорбившись, углубившись, забыв о Дэрриле, который в нескольких футах от него читает на своей кровати свои письма. Родди пытается заглянуть внутрь каждого слова, пытается положить ее мягкий, завораживающий голос, который слышал в суде, на мелодию нескольких абзацев, что у него в руках.

Ему нравится, что она зовет его Род. Интересно, что значит «Сияние Звезд»?

Интересно, что он может ей сказать; кроме «прости меня», он уже сказал это, и это ничего не меняет, и потом, она вряд ли за этим сюда собирается приехать. Она пишет, что не злится, и не хочет на него орать. Может, она будет говорить, а он сможет просто слушать, просто смотреть, просто погружаться в ее глаза.

Что она думает увидеть? Что, если она соберется и приедет, и пройдет все, что ждет посетителей — досмотр, металлодетектор, взгляды охранников, которые кажутся как-то одновременно и усталыми, и настороженными, — и, наконец, сядет напротив него, взглянет на него и подумает: «Ох, нет, не надо было этого делать. Я просто зря трачу время. Это совсем не то, что я себе представляла».

Но ведь было что-то. Он в это поверил, и, если она тоже это увидела, значит, это на самом деле было.

Если бы вообще ничего не говорить о ее матери, если бы отрешиться от этого! Но тогда она, наверное, от всего вообще может отрешиться.

Воскресенье, восемнадцатое. Ничего не было, просто как-то жил, и вот простой белый лист бумаги, и настоящая девушка, женщина приедет к нему на свидание, — это тебе не шуточки, тут не над чем смеяться. И нечего выгадывать. Он не будет говорить о ней с Дэррилом, это точно, и ни с кем не будет. Это как волшебство. Никто не поверит. Станут искать, в чем прикол, в чем обман.

А правда, в чем? Нет, не может быть. Она не такая, и он тоже не такой. Она увидела в суде то же, что и он: что им нужно встретиться. Что их связывает нечто, что может все изменить.

С ним так долго, дольше не бывает, не случалось ничего хорошего, а потом — раз, и сразу случилось.

Лайл стрижет газон, двигаясь взад и вперед, взад и вперед. На нем голубые джинсы, но некоторое время назад он снял рубашку, и золотистый отсвет лета у него на груди и спине начал обретать красноватый оттенок. Он упорно смотрит вниз, как будто стрижка газона — сложнейшее мероприятие, требующее полной сосредоточенности.

И все же иногда, поворачивая и направляясь туда, откуда начал, он поднимает взгляд, чтобы улыбнуться или сделать какой-нибудь дружеский жест.

Сегодня здесь соберутся все, и в ожидании этого Лайл приводит в порядок участок, а Айла впитывает тепло летнего дня, многообразие форм и оттенков зеленого цвета. Чудесный запах свежескошенной травы, смешанный с бензиновым выхлопом, — наверняка один из лучших запахов в мире. Да, а еще из-за жары и выхлопных газов все плывет и подрагивает, пока Лайл с газонокосилкой терпеливо, медленно и тщательно проходит свой путь взад и вперед, взад и вперед.

Запах бензина означает для нее движение, путешествие куда-то.

Что ж, она здесь. Какой-то путь пройден. Снова сидеть на этой веранде, с которой больше года назад она беспечно и ошибочно спустилась… Для этого потребовалось очень долгое путешествие.

Если только оно не было движением по кругу.

Она ждала именно этого. То, как она представляла себе этот солнечный свет, эту зелень, вид и перспективу, то, каким все это предстает в конце концов в этот августовский день, было для нее личной наградой, приманкой, соблазном, мечтой долгие месяцы. И вот она здесь. Кое-что выглядит не совсем так, как она себе представляла: например, старый голубоватый шерстяной плед, подоткнутый около ее колен, чтобы ноги не сгорели на солнце, чего она все равно не почувствует, как не чувствует тепла шерсти. Этого она как-то не принимала в расчет. Но если отвести глаза и смотреть вдаль, то картина будет именно такой, какую она видела в своем воображении.