как у Исатихальи, и были сплошь унизаны звенящими серьгами, превращаясь в драгоценные клубки. Она без умолку трещала на непонятном мне языке, полном «пхи», «чхи», «льи», «пкши». Исатихалья охотно отвечала. Таматахал же больше молчал. Я никогда не слышала, как звучит их язык. Даже от Гихальи. Возможно, язык для них так же священен, как и их вера. Не для чужаков…

Я прильнула к стеклу в надежде хоть что-то рассмотреть за окном, но закономерно различала лишь размазню огней на фоне непроглядной черноты. Теперь это было не страшно — завтра будет новый день. Я положила голову на спинку сиденья и слушала нервный остервенелый гул мотора. Если суденышко не развалится на полдороги — уже хорошо. Но, даже если и развалится… Мне было удивительно спокойно. Аномально спокойно, словно Великий Знатель укрыл меня своей силой или… чем там он может укрыть? Не помню, когда в последний раз мне было так хорошо.

Суденышко утробно «срыгнуло» и остановилось, сотрясясь всем корпусом. Опустилось, ударившись брюхом о поверхность. Исатихалья вновь что-то сказала девице, всучила монеты. Та охотно сгребла и терпеливо ждала, пока мы покинем салон.

Мы вышли перед необыкновенным строением, которое походило на очень-очень древний каменный храм. Или дворец. Здание было сложено из массивных серых блоков, на которых отчетливо виднелись вырезанные надписи на неизвестном мне языке. От него буквально веяло многовековой необъяснимой мощью. Четыре башни, вершины которых утопали в черноте звездного неба, исполинские врата, словно выкованные великанами.

Исатихалья встала прямо перед воротами, а я дернула за рукав Таматахала:

— Что это за здание?

Тот отвел взгляд:

— Дом старейшин.

— Мы здесь остановимся?

Старик не ответил, потому что в это время с грохотом отворились ворота. Я даже подскочила. Вопреки ожиданию, из дворца не полыхнуло светом. Мы пошли по гулкому каменному коридору, скупо освещенному какими-то первобытными плошечками с тщедушным огнем, редко висевшими на стенах. Гулкий звук наших шагов уносился вверх, под невидимый в темноте потолок. Мне стало неуютно.

Наконец, мы достигли круглого зала, все так же плохо освещенного живым огнем. Я заметила толстые зеленые колонны, между которых виднелся проход. Но в нем, все так же, была лишь чернота и редкие огоньки дрожащего света.

Исатихалья направилась к проходу. Я хотела последовать за ней, но Таматахал удержал меня:

— Нет. Тебе нельзя. Стой здесь и жди.

Я не стала спорить. Смотрела, как неуклюжая фигура старухи растворяется в темноте. Время от времени я угадывала ее силуэт по тонкой, словно волосок, полоске света. Кажется, она остановилась. Я услышала уже знакомые звуки — Исатихалья с кем-то говорила.

Я все равно ничего не понимала, но Таматахал мрачнел на глазах. Он насторожился, явно улавливая каждое слово. И его лицо все больше и больше искажалось. Наконец, он вздрогнул, бросил на меня быстрый взгляд и тут же отвел глаза.

Я вцепилась в его рукав:

— Что? Что там говорят?

Старик упрямо молчал.

Я чувствовала, как зажгло в груди. Сердце разгонялось, и меня охватило скверное предчувствие. Я почти выкрикнула:

— Да что там?

Ответом был неведомый голос, усиленный и отраженный сводами исполинского здания:

— Это не законно.

61

Звук этого странного голоса суеверно пробрал до костей. Я невольно поежилась, чувствуя, как кожа покрылась мурашками, словно пахнуло ледяным ветром. Во рту мгновенно пересохло. Я снова повернулась к Таматахалу:

— Что не законно? Скажи, ты все слышал!

Старик раздавлено молчал. В жалком свете живых огоньков он будто осунулся, уменьшился, ослаб. И постарел до невероятия. Дрожащие желтые блики закладывали на его уродливом лице непроглядные глубокие тени.

Я подняла голову, увидела, как Иатихалья выходит из темноты. Старуха едва волочила ноги, сгорбилась. Когда она подошла ближе, я заметила, что ее искаженное лицо было мокрым от слез. Сердце оборвалось, точно рухнуло на каменный пол и стекольно разлетелось сотнями осколков.

Я не выдержала. Подошла к старухе, как можно ближе:

— Что? Что они сказали?

Та молчала. Я слышала лишь ее шумное сбивчивое дыхание. Инстинктивно оглядывала зал, отыскивая взглядом хоть что-то, куда можно было бы посадить ошарашенную старуху. Но в этом проклятом логове было пусто. Я с силой сжала широкую ладонь ганорки:

— Меня гонят? Да?

Та с трудом сглотнула:

— Нас всех. Мы должны немедленно уехать.

Я стиснула зубы:

— Почему?

Таматахал обнял свою старуху за плечи, прижал к себе. Будто хотел уберечь от всего мира, оградить даже от моих вопросов.

— Так решили старейшины. — Его голос треснул и разломился низким хрипом, в котором угадывалось сдерживаемое рыдание. — Мы должны покинуть Умальтахат-Ганори навсегда. И больше никогда не возвращаться.

Я отпустила руку Исатихальи, выпрямилась, чувствуя, как тело деревенеет от ужаса:

— Потому что вы привезли чужака?

Старики молчали.

Я покачала головой:

— Но это несправедливо. Пусть изгоняют меня. Но не вас!

Все то же молчание. Лишь хлесткий треск огоньков в плошках.

Я даже не раздумывала. Решительно пошла в темноту соседнего зала, лишь услышала за спиной полный ужаса вздох Исатихальи. Но он меня не остановил. Судя по всему — терять нам нечего. И если со мной было все предельно понятно, то стариков наказывали незаслуженно. Отец часто говорил, что бесчестно отворачиваться в трудную минуту от тех, кто служил верой и правдой, связал свою жизнь с твоей. Долг правителя — не только повелевать, но и нести ответственность. Ганоры, сами того не зная, стали моей свитой. И если Мия еще чего-то боялась — у Амирелеи Амтуны сомнений не было. Я должна хотя бы попытаться.

Я шла в темноту на маяки маленьких огоньков. Вздрогнула всем телом, когда пламя с гудением резко взвилось, вытянулось. И стало светло насколько, что я могла оглядеться. По обе стороны от меня были все те же зеленые каменные колонны, но впереди… Какое-то непонятное чувство прошибло от макушки до пят. Ужас, смешанный с благоговением перед чем-то непознанным, но великим.

Сначала я подумала, что передо мной исполинские статуи, вырезанные из камня. Три огромные фигуры, восседающие в каменных креслах. Они изображали ганоров, но настолько старых и безобразных, что было бы странно принимать их за живые существа. Тем не менее, все трое были живыми. Я чувствовала это каким-то подсознанием. Или это они посылали мне какие-то невидимые импульсы.

Я едва не открыла рот от удивления. Стояла, задрав голову, и просто рассматривала, не в силах сосредоточиться на чем-то другом. Их невозможно было не рассматривать. Я даже испытывала нечто вроде затаенной детской радости, когда в скопище бугров и рытвин угадывала очертания носа, рта, симметричные прогалины глаз. Должно быть,