— Итак, друг мой. Что же вы не попали в этого сукина сына?

Он ожидал, что в ответ рассмеются. Но хозяева отступили в гостиную. В воздухе повисло напряжение. Очевидно, в их жилище эта шутка не считается смешной.

Джордж протянул им пасхального кролика и сказал, что едет на Гаити по делам, надолго, будем держать связь.

Он заметил, как Ли изменился в лице. Ему стало не по себе. У мальчика не останется никого, к кому можно прийти со своими идеями и проблемами. Марина ушла на кухню готовить чай, и Джордж рассказывал, обращаясь к ней, о том, как он видит Гаити. Отели, казино, гидроэлектростанции, пищевые комбинаты. Ли сидел на диване. На его лице появилась эта особенная улыбка, легкая усмешка, которая напомнила Джорджу комика в немом фильме, где экран темнеет вокруг его головы.

— Ну вот, наконец кто-то улыбнулся. Крайне запоздалая реакция. Я пришел к вам с шуткой, и ноль внимания. Будто здесь долина потерянных душ. Теперь я вижу улыбку. Что же вас насмешило? Прошу, поделитесь со мной.

— Я послал вам фотографию, — сказал Ли.

— Какую?

— Если посмотреть на такую фотографию, то, наверное, можно понять о человеке то, чего не понимал раньше.

— Весьма загадочно, — произнес Джордж.

— И, наверное, можно увидеть правду об этом человеке.

По дороге домой Джордж думал о плотном расписании встреч в Нью-Йорке и Вашингтоне, подготовке к различным сторонам путешествия на Гаити. Горное бюро, «Леман Трейдинг», «Чейз Манхэттен», «Ганноверский производственный трест», Пентагон, Администрация международного сотрудничества, ЦРУ. На самом деле последний пункт — просто обед со старым другом из Управления, Ларри Парментером, персонажем залива Свиней, но в других отношениях достойным и приятным человеком, который понимает толк в винах.

Он сел за стол и принялся читать письма, накопившиеся за три дня. Вот конверт от Ли Освальда. Внутри только снимок. На нем Ли, одетый в черное, в одной руке винтовка, в другой какие-то журналы. Это интересно или скучно? Джордж посмотрел на обратную сторону. Там оказалась надпись: «Моему другу Джорджу от Ли Освальда».

Джордж взглянул на штамп. 9 апреля. За день до покушения на генерала Уокера.

Он посмотрел на вторую надпись. По-русски, явно Маринин почерк, и, очевидно, записано без ведома Ли, тайком, до того, как он запечатал и отправил конверт — личное послание жены позера умудренному старшему другу.

«Охотник на фашистов — ха-ха-ха!!!»

Уэйн Элко сидел у окна хижины в болотах к западу от Нового Орлеана. В окнах не было стекол, только пыльный пластик, и он видел, как трое расплывчатых мужчин стреляют по мишени среди ив и кипарисов.

Тут и там были разбросаны и другие хижины, которые заняли отдыхающие, приехавшие на выходные ловить лягушек и раков.

Утренний туман. Выстрелы звучали тихо, где-то далеко, хлопки пугача в тяжелом воздухе.

Дэвид Ферри, личность притягательная, остроумный кукловод, стрелял по консервным банкам из винтовки 22 калибра.

У толстобрюхого кубинца Раймо имелся модифицированный винчестер, который он любил разбирать и собирать, прочищал дуло, шкурил ложу.

Третий человек по имени Леон дергал рукоятку затвора Древнего карабина, целился, стрелял, дергал затвор.

Это новый лагерь, разбитый наспех, объяснял Ферри, отсюда и недостаток комфорта. Нормальная стоянка была в Лакоме, ближе к Новому Орлеану, где множество антикастровских группировок обучались партизанской тактике, пока не нагрянули федералы и не захватили огромный склад динамита и обрешеток с бомбами. Это же место должно оставаться маленьким и незаметным. Никому ни слова. Аккуратнее со средой обитания. Выжидать момент.

Уэйн подумал, что эти правила граничат с мистикой.

Он знал, что они здесь не только затем, чтобы стрелять. Ти-Джей хотел их изолировать. Особенно Уэйна и Раймо Дело само по себе требовало дисциплины, и ему нужно, чтобы его стрелки были надежно укрыты там, где он может их найти.

Уэйн в «ливайсах» стоял снаружи, голая грудь бледная, с выступающими венами. Он отрастил над шеей волосы, крысиный хвостик, который старательно подвязывал. Прошелся босиком по влажной земле. Приближается гроза, в воздухе неподвижность и металлический свет, давление растет. Птицы щебечут испуганно и пронзительно.

Фрэнк Васкес вернулся в Эверглейдс шпионить за «Альфой-66».

Остальные разговаривали рядом с упавшим деревом. Уэйн носил в кожаных ножнах на ремне охотничий нож, просто для виду. Ферри улыбнулся, заметив его босые ноги.

— Вот идет бесстрашный человек.

— Никогда не понимал, почему люди боятся змей, — ответил Уэйн. — Какой от них вред? Меня они ни разу не тронули. Я встречал змей, и меня ни разу не тронули.

— Дело не в том, что они тронут, — сказал Раймо. — Дело в том, как бы не наступить. Когда не видишь, куда наступаешь.

— Щитомордник, — произнес Леон.

— У меня первобытный страх, — сказал Ферри. — Все мои страхи первобытные. Это заложено в структуре мозга. Там хранятся миллионы лет страха.

Он носил помятую широкополую шляпу, выразительные брови казались нарисованными над глазами, будто клоунские. Он протянул Уэйну винтовку. Все смотрели, как он направился к покосившемуся причалу и забрался в ялик. Его машина стояла на грязной дороге примерно в полумиле вниз по течению, и ялик был единственным средством добираться туда и обратно.

Они стреляли навскидку по мишени-силуэту, которая когда-то принадлежала ФБР. Затем поднялись к длинной хижине поесть.

Первые капли дождя застучали по настилу, тяжелому, с большими прорехами. Все сидели за столом и говорили о работе, подработке, сезонной работе. Уэйн рассказал, как чистил бассейны в Калифорнии, Леон описал некий радиозавод, токарные станки и шлифовальные машинки, пол, залитый маслом, въевшиеся в руки рабочих черные пятна. Раймо говорил о руках рубщиках тростника, усеянных шрамами, липких и темных от сока.

В первый раз за все время Уэйн услышал от Леона больше двух слов. Он не знал, кем Леон здесь является, ясно только, что он — некая особая деталь с собственной резьбой. Он приходил и уходил, при нем был итальянский карабин. Казалось, остальные держатся от него на некотором расстоянии, будто он святой или заразный.

Говорили о тюрьмах, в которых сидели.

— Я раньше считал, что самое великое в Кастро — то время, которое он провел в тюрьме, — сказал Раймо. — Он сидел и на Кубе, и в Мексике. Я говорил, что это честь для сильного мужчины. Если его посадили за взгляды, то выходит он оттуда с достоинством. В тюрьмах же самого Кастро все совершенно по-другому. Мы вышли из «Ла Кабаньи», полные гнева и отвращения. Мы были червями ЦРУ.

— Меня посадили в тюрьму, когда я служил, — сказал Леон.