Самолет Генри приземляется посреди ночи. Ему не позволяют ни на шаг приближаться к резиденции – вместо этого изолируют в гостинице на другом конце города. Когда Генри звонит Алексу утром, его голос звучит измученным. Прижав телефон к уху, Алекс обещает, что постарается найти способ увидеться с ним прежде, чем тот улетит обратно.

– Пожалуйста, – просит Генри слабым голосом.

Его мать, остальная администрация и половина прессы в то утро заняты новостями о северокорейских ракетных испытаниях, поэтому никто не замечает, как Джун позволяет ему забраться в свой внедорожник вместе с ней. Держа брата за локоть, Джун всю дорогу вяло и вполголоса пытается шутить, а когда они подъезжают к кафе, одаривает его сочувственной улыбкой.

– Я скажу ему, что ты здесь, – говорит она. – Может, хотя бы от этого ему полегчает.

– Спасибо, – отвечает Алекс. Прежде чем Джун отворяет дверь, чтобы уйти, он ловит ее за запястье и говорит: – Серьезно. Спасибо тебе.

Она сжимает его руку и, когда они с Эми ушли, Алекс остается один в крошечном, забытом людьми переулке с единственной компанией из второго автомобиля с охраной и чувства, что в животе у него опять все переворачивается.

Проходит целый час, и Джун пишет ему: «Все готово», а затем – «Веду его к тебе».

Они планируют все прежде, чем выйти из кафе. Эми должна будет привести Джун и Генри обратно в переулок, а затем они заставят его сменить машину. Совсем как политического заключенного. Алекс наклоняется вперед к двум агентам, молча сидящим на передних сиденьях. Он не знает, понимают ли они, в чем дело. Честно говоря, ему плевать.

– Эй, можно мне на минутку остаться одному?

Они переглядываются, но из машины все-таки выходят. Минутой позже рядом тормозит другое авто, дверь отворяется, и вот Генри здесь, напряженный и печальный, но на расстоянии вытянутой руки от Алекса.

Алекс инстинктивно тянет его за плечо, и дверь за ним захлопывается. Он держит его в своих руках, так близко, что может разглядеть сероватый оттенок лица Генри и то, как он отводит глаза. Таким Алекс никогда раньше не видел его – хуже, чем когда тот был в припадке ярости или на грани слез. Генри выглядит опустошенным и потерянным.

– Привет, – говорит Алекс. Взгляд Генри все еще рассеянный, и Алекс передвигается на середину сиденья, чтобы оказаться в его поле зрения. – Генри. Взгляни на меня. Эй, я же здесь.

Руки Генри дрожат, дыхание становится прерывистым, и Алекс узнает верные признаки надвигающейся панической атаки. Он наклоняется и обхватывает своими ладонями одно из запястий Генри, чувствуя, как под его пальцами бьется пульс.

Генри смотрит ему в глаза.

– Я ненавижу все это, – говорит он. – Ненавижу.

– Знаю, – отвечает Алекс.

– Раньше я еще как-то мог это… выносить, – продолжает Генри. – Когда не было… других вариантов. Но, господи, все это… все это омерзительно. Это гребаный фарс. А Джун и Нора? Их что, просто используют? Бабушка хотела, чтобы я приехал сюда со своими фотографами. Ты знал об этом? – Он вдыхает и осекается на полуслове, сильно задрожав. – Алекс. Я не хочу этого делать.

– Я знаю, – вновь отвечает ему Алекс, протягивая руку, чтобы погладить лоб Генри кончиком большого пальца. – Знаю. Я тоже все это ненавижу.

– Это несправедливо! – продолжает Генри, голос его едва не срывался на крик. – Мои сраные предки творили вещи в тысячу раз хуже, чем это, и всем было плевать!

– Малыш, – произносит Алекс, касаясь Генри, чтобы привести его в себя. – Знаю. Мне так жаль, малыш. Но так будет не всегда, ясно? Я обещаю.

Генри прикрывает глаза и выдыхает через нос.

– Я хочу тебе верить. Правда хочу. Но, боюсь, мне никогда этого не позволят.

Алекс пошел бы за этого человека на войну. Он хочет избавить его от всего и вся, что когда-либо причиняло ему боль, но в первый раз за все это время он просто пытается сохранять спокойствие. Поэтому он лишь нежно гладит Генри по шее, пока его глаза вновь не распахиваются, а сам он мягко улыбается и склоняется к нему, чтобы соприкоснуться лбами.

– Эй, – говорит он. – Я не позволю этому случиться. Слушай, я говорю тебе прямо сейчас, я лично буду драться с твоей бабулей, если придется, окей? Она ведь старая. Я легко ее уложу.

– Я на твоем месте не был бы так уверен, – говорит Генри с легким смешком. – Она полна мрачных сюрпризов.

Алекс смеется и хлопает его по плечу.

– Серьезно, – говорит он. Генри смотрит на него, прекрасный, живой, почти павший духом, но все тот же Генри, ради которого Алекс готов рискнуть жизнью. – Все это ужасно мне не нравится. Я все понимаю. Но мы сделаем это вместе, и мы все исправим. Ты, я и история, помнишь? Мы будем сражаться до последнего, черт подери. Потому что ты стоишь этого, ясно? Я никогда и никого не полюблю так же сильно, как тебя. Поэтому, я обещаю тебе, однажды мы сможем просто быть. И в жопу всех остальных.

Он притягивает Генри к себе, обхватывает его затылок и крепко целует. Колени Генри упираются в подлокотник между ними, а руки поднимаются, чтобы прикоснуться к лицу Алекса. Даже несмотря на то, что окна затонированы, они никогда не были так близки к тому, чтобы целоваться при всех. Алекс знает, что это опрометчиво, но все, о чем он может думать, – это вырезки из чужих писем, которые они тайно присылали друг другу. Слова, которые вошли в историю. «Вижу тебя в каждом своем сне… Оставь большую часть своей души здесь, в Вашингтоне… Скучаю по тебе, как по родному дому… Мы, двое жаждущих любви… Мой юный король».

«Однажды, – сказал он себе. – Однажды так будет и с нами».

Тревожное чувство не покидает Алекса, словно надоедливая оса, жужжащая и бьющая своими маленькими крылышками над ухом в тишине. Она приходит к нему, когда он пытается уснуть. Пугает его, когда он просыпается. Следует за ним, когда он расхаживает вниз и вверх по этажам резиденции. Алексу становится все труднее избавиться от чувства, что за ним следят.

Хуже всего то, что конца этому он не видит. Они определенно должны продолжать притворяться до выборов. И даже тогда существует вероятность того, что королева напрямую наложит запрет на их отношения. Хотя идеалистичная жилка в Алексе не позволяет ему полностью принять этот факт, это не значит, что это не так.

Он по-прежнему просыпается в Вашингтоне, а Генри по-прежнему просыпается в Лондоне, и весь мир по-прежнему просыпается, чтобы обсудить их отношения с другими людьми. Фотографии руки Норы в его руке. Сплетни о том, сделает ли Джун официальное заявление о романе с принцем. И они двое, Генри и Алекс, худшая в мире иллюстрация к «Пиру» Платона. Оторванные друг от друга, они отправляются каждый в свою жизнь, истекать кровью, но уже по отдельности.

Алекса подавляет одна эта мысль, потому что Генри – та единственная причина, по которой он вообще начал цитировать Платона. Генри и его любовь к классике. Генри во дворце, влюбленный, несчастный, ни с кем больше не разговаривающий.