менялись. Главный умер от инфаркта, а на его место оказалось много кандидатов и у каждого свои толкачи из высокопоставленных, понимаешь? Было бы просто убийство гражданским – другое дело, тут бы посадили кого надо, да и всё. Но скандалы и расследования должностных преступлений никому нужны не были, поэтому всё замяли максимально тихо. А иначе... – вздохнув, покачала Оксана головой, – страшно даже представить. Двенадцать лет за такую мразь, это... Страшно представить!

Маринке тоже стало до оторопи жутко.

– Но теперь всё нормально? Точно?

– Да, – улыбнулась Оксана. – Если не считать того, что грозному бывшему оперу Иванову придётся какое-то время поработать простым охранником в ЧОПе. Правда, уже сейчас за ним держат хорошее место начальника охраны на нашем НПЗ, к весне оно освободится. Но до весны ещё нужно как-то дожить.

– Может, мне не ходить на курсы? Всё-таки экономия...

– Да нет, не думай об этом, лучше учись так, чтобы точно поступить. – Оксана поднялась и направилась из комнаты. – Здесь ведь дело не в зарплате, а в папе. Представляешь, каково ему уйти из милиции?

Маринка представляла. Вернее, нет, не представляла. Милиция была папиной страстью и жизнью, и во многом именно из-за его нежелания уходить из органов на менее опасную и более прибыльную работу, сбежала в своё время мама.

Сгребла в охапку Барса, зарылась лицом в его мягкое жирненькое пузо. Отожрался, разленился, оброс новой блестящей шёрсткой... А когда в начале ноября она подобрала его возле Данилиного подъезда – на него смотреть было страшно: тощий, подранный, с загноившимися глазами и огромной шелудивой залысиной на спине. Вцепилась в него тогда, как утопающий в соломинку, и притащила домой. Оксана с папой в брезгливом шоке потребовали выгнать его сейчас же, а она грудью за него – не отдам и всё!

– В задницу его ещё поцелуй! – наконец сдался отец и разрешил оставить.

Правда, потом, пока таскали кота по ветеринаркам , сами тоже дружно, всей семьёй, лечились от лишаёв. Но постепенно привыкли к нему, даже полюбили. Особенно душевно наладилось у них с папой – вместе ходили курить на балкон, вместе смотрели по ночам телек и одинаково балдели, когда попадали в руки к Оксанке.

И никто даже не догадывался, что эту наглую полосатую морду с гордой кличкой Барс, Маринка втихаря обзывает Хулиганом. В шутку, конечно, но...

В каждой шутке есть доля правды.

Маринка помнила их с Данилой последнюю встречу возле больницы. Его в который раз за последние три месяца побитое лицо, встревоженный при виде её собственных шишек взгляд. Дерзкий окрик в спину папе. Вот уж точно Хулиган. Упрямый, бедовый. Непримиримый.

Как целует Хулиган?

Дурацкая шутка, как заговорённая, засела в голове и каждый раз, когда Маринка спотыкалась об неё в мыслях, сердце замирало – горько, но всё ещё сладко. Как нежно-грубый поцелуй хулигана.

Первое время после всех тех событий она ненавидела Данилу едва ли не больше, чем вообще всех из той группировки, потому что они-то все были отмороженными чужаками, а вот он...

Но в какой-то момент уличила вдруг себя в том, что сама же и вешает на него всех собак. Нагнетает, создаёт образ чудовища... А по сути-то, ну что она знает, что имеет против него? То, что видела его однажды в компании некоторых из тех уродов? И что? Что это доказывает?

Она осознала это, внезапно проснувшись среди ночи. В последнее время ненавидела просыпаться по ночам – обычно в голову лезли дурацкие мысли «Если бы да кабы» и одолевала такая тоска, что редко когда обходилось без слёз. А в этот раз проснулась с таким тёплым светлым чувством...

Ей снился Данила – простой, понятный, слегка смущённый. Болтали о чём-то, сидя на краю крыши, и их сжимающие старый шифер пальцы были так близко друг от друга, что едва не касались... Но не касались. А так хотелось! Ей хотелось. И – она знала это точно, чувствовала! – ему хотелось. Сладкая, томная нега от этой недосказанности и притяжения! А потом он всё-таки накрыл её руку своей... и Маринка проснулась. И вот, сон исчез, а ощущение осталось.

До утра думала о нём. Всё те же «Если бы да кабы», но по-другому.

Откровенно говоря, сразу ведь, едва только Кир вернулся из Италии, стало понятно, что это уже не то... Хотя нет. Раньше. Ещё когда замирала в ужасе, понимая, что вот он приедет, а она тут с другим...

Улыбнулась. С другим... Другой, да. Неожиданный и непривычный.

Уже тогда тянуло к нему, но было страшно – просто капец как! И ненормально. Да и неправильно как-то, что ли.

Замирала, вспоминая его лицо, когда узнал про аборт... Локти кусала о том, что поспешила, не сказала ему, не узнала его настоящий ответ, а лишь придумала свой собственный – за него...

Много, много всяких мыслей! И одно понятное, простое решение к утру – надо сходить к нему и... извиниться. И пусть это ничего уже не изменит, но станет легче. Точно.

Однако оказалось, что он пропал. Просто ушёл однажды и не вернулся. И даже окна в кухне и на балконе не закрыл, поэтому, когда зарядили осенние дожди, соседям снизу пришлось вызывать слесаря из ЖЭКа, вскрывать дверь и закрывать окна.

– Да а чего там думать-то, всё же по-будничному! – запахивая на груди халатик, охотно рассказывала соседка. – На столе кружка от чая, давношний бутерброд недоеденный, засохший. Не собирался он уходить, вот что я скажу! Случилось что-то, точно!

– А когда вы его последний раз видели?

Оказалось, в тот день, когда он пришёл домой с разбитым носом и в заляпанной кровью одежде. В тот самый день, когда уехал Кирилл, а отец наказал Рамзу. Когда сама она последний раз видела Данилу возле больницы – в конце сентября.

А уже ноябрь.

После разговора с соседкой вышла на улицу, в растерянности застыла у подъезда... И тогда-то и заметила там Барса. И вцепилась в него так, будто это хоть что-то меняло...

В двадцатых числах декабря у папы был день рождения. Когда гости ушли, крёстный по традиции задержался. Они с папой засели на кухне, продолжая прикладываться к стопочке и переходя от бурных обсуждений политики к едва слышным разговорам по делам службы. ...Бывшей службы.

Фамилию Магницкий Маринка услышала каким-то чудом. Тут же навострила уши, но разобрать что-то через две стены было нереально. Значит, послышалось, точно. Однако Маринка всё