Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Войдя, он прервал их разговор и тотчас начал рассказывать о вчерашней игре, даже еще и не садясь.
— Вы, кажется, тоже были, — оборотился он с третьей фразы к важному гостю, приняв того за кого-то из своих, но, тотчас же разглядев, крикнул:
— Ах, извините, а я вас было принял тоже за вчерашнего!
— Алексей Владимирович Дарзан, Ипполит Александрович Нащокин, — поспешно познакомил их князь; этого мальчика все-таки можно было рекомендовать: фамилия была хорошая и известная, но нас он давеча не отрекомендовал, и мы продолжали сидеть по своим углам. Я решительно не хотел повертывать к ним головы; но Стебельков при виде молодого человека стал радостно осклабляться и видимо угрожал заговорить. Все это мне становилось даже забавно.
— Я вас в прошлом году часто у графини Веригиной встречал, — сказал Дарзан.
— Я вас помню, но вы были тогда, кажется, в военном, — ласково ответил Нащокин.
— Да, в военном, но благодаря… А, Стебельков, уж тут? Каким образом он здесь? Вот именно благодаря вот этим господчикам я и не в военном, — указал он прямо на Стебелькова и захохотал. Радостно засмеялся и Стебельков, вероятно приняв за любезность. Князь покраснел и поскорее обратился с каким-то вопросом к Нащокину, а Дарзан, подойдя к Стебелькову, заговорил с ним о чем-то очень горячо, но уже вполголоса.
— Вам, кажется, очень знакома была за границей Катерина Николаевна Ахмакова? — спросил гость князя.
— О да, я знал…
— Кажется, здесь будет скоро одна новость. Говорят, она выходит замуж за барона Бьоринга.
— Это верно! — крикнул Дарзан.
— Вы… наверно это знаете? — спросил князь Нащокина, с видимым волнением и с особенным ударением выговаривая свой вопрос.
— Мне говорили; и об этом, кажется, уже говорят; наверно, впрочем, не знаю.
— О, наверно! — подошел к ним Дарзан, — мне вчера Дубасов говорил; он всегда такие новости первый знает. Да и князю следовало бы знать…
Нащокин переждал Дарзана и опять обратился к князю:
— Она редко стала бывать в свете.
— Последний месяц ее отец был болен, — как-то сухо заметил князь.
— А с похождениями, кажется, барыня! — брякнул вдруг Дарзан.
Я поднял голову и выпрямился.
— Я имею удовольствие лично знать Катерину Николаевну и беру на себя долг заверить, что все скандальные слухи — одна ложь и срам… и выдуманы теми… которые кружились, да не успели.
Так глупо оборвав, я замолчал, все еще смотря на всех с разгоревшимся лицом и выпрямившись. Все ко мне обернулись, но вдруг захихикал Стебельков; осклабился тоже и пораженный было Дарзан.
— Аркадий Макарович Долгорукий, — указал на меня князь Дарзану.
— Ах, поверьте, князь, — открыто и добродушно обратился ко мне Дарзан, — я не от себя говорю; если были толки, то не я их распустил.
— О, я не вам! — быстро ответил я, но уж Стебельков непозволительно рассмеялся, и именно, как объяснилось после, тому, что Дарзан назвал меня князем. Адская моя фамилия и тут подгадила. Даже и теперь краснею от мысли, что я, от стыда конечно, не посмел в ту минуту поднять эту глупость и не заявил вслух, что я — просто Долгорукий. Это случилось еще в первый раз в моей жизни. Дарзан в недоумении глядел на меня и на смеющегося Стебелькова.
— Ах да! какую это хорошенькую я сейчас встретил у вас на лестнице, востренькая и светленькая? — спросил он вдруг князя.
— Право, не знаю какую, — ответил тот быстро, покраснев.
— Кому же знать? — засмеялся Дарзан.
— Впрочем, это… это могла быть… — замялся как-то князь.
— Это… вот именно их сестрица была, Лизавета Макаровна! — указал вдруг на меня Стебельков. — Потому я их тоже давеча встретил…
— Ах, в самом деле! — подхватил князь, но на этот раз с чрезвычайно солидною и серьезною миной в лице, — это, должно быть, Лизавета Макаровна, короткая знакомая Анны Федоровны Столбеевой, у которой я теперь живу. Она, верно, посещала сегодня Дарью Онисимовну, тоже близкую знакомую Анны Федоровны, на которую та, уезжая, оставила дом…
Это все точно так и было. Эта Дарья Онисимовна была мать бедной Оли, о которой я уже рассказывал и которую Татьяна Павловна приютила наконец у Столбеевой. Я отлично знал, что Лиза у Столбеевой бывала и изредка посещала потом бедную Дарью Онисимовну, которую все у нас очень полюбили; но тогда, вдруг, после этого, впрочем, чрезвычайно дельного заявления князя и особенно после глупой выходки Стебелькова, а может быть и потому, что меня сейчас назвали князем, я вдруг от всего этого весь покраснел. К счастью, в эту самую минуту встал Нащокин, чтоб уходить; он протянул руку и Дарзану. В мгновение, когда мы остались одни с Стебельковым, тот вдруг закивал мне на Дарзана, стоявшего к нам спиною, в дверях; я показал Стебелькову кулак.
Через минуту отправился и Дарзан, условившись с князем непременно встретиться завтра в каком-то уже намеченном у них месте — в игорном доме разумеется. Выходя, он крикнул что-то Стебелькову и слегка поклонился и мне. Чуть он вышел, Стебельков вскочил с места и стал среди комнаты, подняв палец кверху:
— Этот барчонок следующую штучку на прошлой неделе отколол: дал вексель, а бланк надписал фальшивый на Аверьянова. Векселек-то в этом виде и существует, только это не принято! Уголовное. Восемь тысяч.
— И наверно этот вексель у вас? — зверски взглянул я на него.
— У меня банк-с, у меня mont de piete,[38] а не вексель. Слыхали, что такое mont de piete в Париже? хлеб и благодеяние бедным; у меня mont de piete…
Князь грубо и злобно остановил его:
— Вы чего тут? Зачем вы сидели?
— А! — быстро закивал глазами Стебельков, — а то? Разве не то?
— Нет-нет-нет, не то, — закричал и топнул князь, — я сказал!
— А ну, если так… так и так. Только это — не так…
Он круто повернулся и, наклоня голову и выгнув спину, вдруг вышел. Князь прокричал ему вслед уже в дверях:
— Знайте, сударь, что я вас нисколько не боюсь!
Он был очень раздражен, хотел было сесть, но, взглянув на меня, не сел. Взгляд его как будто и мне тоже проговорил: «Ты тоже зачем торчишь?»
— Я, князь, — начал было я…
— Мне, право, некогда, Аркадий Макарович, я сейчас еду.
— Одну минутку, князь, мне очень важное; и, во-первых, возьмите назад ваши триста.
— Это еще что такое?
Он ходил, но приостановился.
— То такое, что после всего, что было… и то, что вы говорили про Версилова, что он бесчестен, и, наконец,